Картину дополняет известный кинодраматург М. И. Ромм: «Когда Вознесенский прочитал свою поэму «Ленин», Хрущев махнул рукой: «Так вот, пока вы, товарищ Вознесенский, не поймете, что вы — ничто, вы только один из этих трех с половиной миллионов (число родившихся за год. — А.П.), ничто из вас не выйдет. Вы это себе на носу зарубите: вы — ничто»».[422]

М. И. Ромм говорил, что его поразила старательность, с которой Хрущев разговаривал об искусстве, ничего в нем не понимая: «…ну ничего решительно. И так он старался объяснить, что такое красиво и что такое некрасиво; что такое понятно для народа и непонятно для народа. И что такое художник, который стремится к «коммунизму», и художник, который не помогает «коммунизму». И какой Эрнст Неизвестный плохой. Долго он искал, как бы это пообиднее, пояснее объяснить, что такое Эрнст Неизвестный. И наконец нашел, нашел и очень обрадовался этому, говорит: «Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет. На эту часть тела смотрит изнутри, из стульчака. Вот это такое ваше искусство. И вот ваше назначение, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите»». М. И. Ромм замечал: «Говорил он под хохот и одобрение интеллигенции творческой постарше, художников, скульпторов, да писателей некоторых».[423]

Еще раз обратимся к письмам, поступавшим в ЦК КПСС на имя первого секретаря ЦК Н. С. Хрущева. После его выступления 8 марта 1963 года по вопросам литературы и искусства закройщица фабрики «Индпошив» г. Киева Г. Зинченко писала Хрущеву: «Я не буду спорить с Вами о художниках-абстракционистах, ибо не видела их произведений. Но я не совсем согласна с Вашей требовательностью по отношению к этим художникам. Направление в искусстве — это настолько стихийная вещь, что влиять не него нельзя, да и не нужно. По мне — пусть каждый творит, как он хочет. Время само отмоет шелуху от сердцевины».[424] Или вот выдержка из другого письма — Л. Семеновой: «Вам не следовало выступать на этом совещании. Ведь Вы не специалист в области искусства… Но хуже всего то, что высказанная Вами оценка воспринимается как обязательная в силу Вашего общественного положения. А в искусстве декретирование даже абсолютно правильное, положительное вредно».[425] Нельзя не заметить, насколько здравомысляще говорят об искусстве простые люди.

А вот какую оценку встречам Н. С. Хрущева, руководителей страны с творческой интеллигенцией давал секретарь правления Союза художников РСФСР В. А. Серов: «Свидетельством высокой заботы партии являются замечательные исторические встречи руководителей партии и правительства с деятелями культуры. Эти встречи — большое историческое событие. Партия помогла наметить четкую программу творческой работы деятелей литературы и искусства. Мы навсегда запомним замечательные, полные глубокого смысла, высокого революционного пафоса выступления Н. С. Хрущева, который дал нам прекрасный урок высокой партийной принципиальности в оценке явлений нашей социалистической культуры».[426]

Политическая концепция в отношении литературы и искусства исходила не от отдельных руководителей, а от системы, хотя в немалой степени нагнеталась, обострялась эта обстановка конкретными лидерами коммунистической партии. В этом отношении необходимо заметить, что И. В. Сталин уделял большое внимание вопросам литературы, следил за выходом произведений, давал личную оценку, зачастую со знанием дела. Эту традицию воспринял Хрущев, но он уже не читал художественные произведения, элементарно не разбирался в литературных вопросах, вопросах искусства и был лишь рупором у своих помощников, которые формировали взгляды руководителя партии, поддакивали его грубейшим просчетам.

К. И. Чуковский записал свою реакцию на заданный вопрос во время его выступления в доме отдыха «Барвиха» с воспоминаниями о В. В. Маяковском — «Отчего застрелился Маяковский?» Чуковский: «Я хотел ответить, а почему вас не интересует, почему повесился Есенин, почему повесилась Цветаева, почему застрелился Фадеев, почему бросился в Неву Добычин, почему погиб Мандельштам, почему расстрелян Гумилев, почему раздавлен Зощенко, но к счастью воздержался».[427] В предсмертном письме Фадеев писал, что искусство в СССР «загублено самоуверенно-невежественным руководством партии», а литераторов, даже самых признанных, низвели до положения мальчиков, уничтожали, «идеологически ругали и называли это партийностью».[428]

Вот как К. И. Чуковский осмысливает судьбу писателя А. А. Фадеева после его самоубийства: «Мне очень жаль милого А. А., в нем — под всеми наслоениями — чувствовался русский самородок, большой человек, но боже, что это были за наслоения! Вся брехня сталинской эпохи, все ее идиотские зверства, весь ее страшный бюрократизм, вся ее растленность и казенность находили в нем свое послушное орудие. Он — по существу добрый человек, любящий литературу «до слез умиления», — должен был вести весь литературный корабль самым гибельным и позорным путем — пытаться совместить человечность с гепеушничеством. Отсюда зигзаги его поведения, отсюда его замученная совесть в последние годы».[429]

Вот где трагедия и писателей, которые хотели отразить правду, и правительства, которое не хотело «выносить сор из избы». В советской системе, в ее политическом режиме литература из разряда художественного творчества трансформировалось в политическую служанку. Не все хотели быть «служанками», «политическими винтиками», а отсюда и вынужденно-принудительное диссидентство тех, кто твердо стоял на своих убеждениях, за правду, истинность истории.

В докладе секретаря ЦК КПСС Л. Ф. Ильичева на июньском (1963 г.) пленуме ЦК КПСС говорилось: «Литература и искусство — неотъемлемая часть общепартийного, общенародного дела». И далее: «Одно время под предлогом борьбы с последствиями культа личности отдельные творческие работники вообще стали выражать сомнение в необходимости партийного руководства искусством, иронически относиться к любому упоминанию об общественном долге художника и воспитательной миссии литературы и искусства. Но такой взгляд не получил распространения, он был отброшен самими творческими работниками».[430]

Здесь неточность — не сами творческие работники приходили к такому решению, а они были вынуждены это заявлять под партийным прессом, под реальной опасностью быть выдворенными из страны. Деятели литературы и искусства порой были вынуждены отказываться (больше — чисто внешне) от своих взглядов, признавали свои «ошибки» и заявляли, что будут их исправлять. После оскорбительных заявлений Н. С. Хрущева в свой адрес скульптор Э. И. Неизвестный направил руководителю партии письмо в декабре 1962 года, в котором писал: «Я благодарен Вам за отеческую критику. Она помогла мне. Да, действительно пора кончать с чисто формальными поисками и перейти к работе над содержательными монументальными произведениями, стараясь их делать так, чтобы они были понятны и любимы народом».[431] В конце письма Э. И. Неизвестный писал: «Клянусь Вам (Н. С. Хрущеву. — А.П.) и в Вашем лице партии, что буду трудиться, не покладая рук, чтобы внести свой посильный вклад в общее дело на благо народа».[432] Е. А. Евтушенко после того, как был подвергнут суровой критике за свои произведения на заседании Идеологической комиссии при ЦК КПСС в декабре 1962 года, говорил: «И сейчас я, как никогда, понимаю, что мы отвечаем за завоевания революции, за каждую ниточку нашей революции. И на наших плечах сейчас, как никогда, лежит большая ответственность перед ленинскими идеями, перед завоеваниями революции, как никогда!»[433]