– Прямо сейчас.

В замке повернулся ключ, но дверь осталась закрытой.

Ленка немного растерялась, но потом сама отворила дверь и вошла.

Малыш стоял у окна и курил в форточку.

Ленка села на диван.

Что мне делать с руками, мучилась она. Куда их деть? Они мне мешают. Мне мешают руки. Руки мешают мне. Мешают мне руки! Жанна Д`Арк хренова.

Она глубоко вздохнула и на выдохе произнесла:

– Вот.

– Это все? – мгновенно отозвался Малыш.

– Что «все»? – не поняла Ленка.

– Это все, что ты хотела мне сказать?

– Ты что, меня гонишь?

– Как можно... – Малыш повернул к Ленке свой красивый профиль, но продолжал говорить с ней через плечо.

– И на этом спасибо.

– Ну и?.. – подгонял Малыш.

Не то говорит, не то плюется...

– У нас мог бы быть ребенок.

Кто это сказал, испугалась Ленка и оглянулась. В спинке старого кожаного дивана было вмонтировано длинное узкое зеркало. Из него смотрели ее собственные округлившиеся от ужаса глаза.

Повисла пауза. Первым ее прервал Малыш:

– Ты что-то сказала?

– Сказала... – прошептала Ленка.

– Повтори, – приказал Малыш.

Он все еще стоял к ней спиной.

– У нас был ребенок.

– В смысле, «мог бы быть»? – Малыш резко развернулся и уставился Ленке прямо в глаза.

– Гип-пот-тет-тически, – заикаясь, проговорила она.

– Это ты, типа, так пошутила, остроумная моя?

Слово «остроумная» почему-то очень Ленку задело. Остроумная, говоришь? Ну я тебе сейчас врежу.

За окном восстал из мертвых отбойный молоток.

– Нет, милый, я не шучу, – спокойно ответила Ленка.

– И как тогда тебя понимать? – Малыш заметно нервничал.

– А как хочешь, так и понимай.

Он отлепился от своего окна и заходил по комнате.

Ленка хранила молчание: теперь моя, блин, очередь.

– И что же ты сделала с ним, Лена? – чеканил шаг Малыш.

Ленка молчала.

– И что же ты сделала с нашим ребенком, дорогая? – настаивал Малыш.

– А я его убила... – громко сказала Ленка и, подумав, добавила: – милый.

На слове «убила» Малыш споткнулся, на слове «милый» заходил вновь.

– И когда же ты это успела, дорогая?

– А еще там, в сентябре, – отозвалась Ленка и, придурковато улыбаясь, тоненько-тоненько допела: – где лист кленовый на ветру дрожит.

На лбу Малыша появились глубокие поперечные морщины. Мыслительный процесс явно его не украшал.

– Это когда? – спросил он и остановился. – Это... тогда?

Ну наконец-то, подумала Ленка, дошло.

Повисла долгая бессмысленная пауза.

Первым ее прервал Малыш.

– Зачем? – тихо спросил он.

– Затем! – твердо ответила Ленка и тут же закрыла лицо ладонями: если сейчас он начнет ее бить то, по крайней мере, не по морде.

Стало так тихо, что Ленке показалось, будто она умерла.

Но потом она прислушалась и... не услышала, нет, скорее почувствовала еле заметное движение воздуха. Ангел пролетел, догадалась Ленка и чуть раздвинула пальцы.

Над головой Малыша тонкими капроновыми крыльями трепетали медленные белые банты.

Когда она очнулась, Малыша в кабинете уже не было.

Его не было и вне кабинета.

В каком-то тумане Ленка обходила комнату за комнатой и только в конце своего пути заглянула на кухню.

На плите догорал давно выкипевший чайник.

Ленка машинально схватила его за ручку и тут же уронила на пол. Металл раскалился почти добела. Минут двадцать она отмачивала ладонь под струей холодной воды, и все равно на кончиках пальцев появились некрасивые волдыри.

Ленка села на «электрический стул» и задумалась.

Как все-таки скучно жить.

А главное, как противно...

Ближе к вечеру позвонила мать и ни с того ни с сего позвала Ленку в церковь, отстоять всенощную службу.

– Какая служба, мама? – взмолилась Ленка. – Ты издеваешься надо мной, что ли?

– Как раз наоборот, – бодро ответила мать, – я о тебе забочусь.

После всего пережитого Ленка уже не очень хорошо соображала. Лишь бы отделаться от матери, она вежливо предложила:

– Давай я тебе перезвоню.

– Лена! Не вешай трубку, – заорала мать.

– Ну что еще?

– Лена, тебе надо.

– Мама, я не могу!

– Тебе надо, Лена!

– Мама, у меня нет сил...

– Вот и хорошо, Ленуся, – непонятно чему обрадовалась мать, – заодно и помолишься.

– Давай в другой раз. Пожалуйста! – сделала последнюю попытку Ленка. – Мне сейчас это не ко времени.

– Лена, тебе надо! – настаивала мать. – Тебе обязательно надо! А сама ты туда не выберешься. Вспомни все свои беды! Неспроста все это, Лена, ох, неспроста!

Ленка считала себя не очень верующим человеком и жутко раздражалась, когда мать чуть ли не силком тащила ее в храм и заставляла совершать там какие-то непонятные обряды, но на этот раз ее вдруг проняло, и неожиданно для себя она согласилась.

Договорились встретиться на Китай-городе. И только подъехав к станции, Ленка спохватилась, что они не решили, на каком из многочисленных выходов будут ждать друг друга. Ленка наугад прошла до головы Ногина, потом вернулась в центр зала, пропустила пару-тройку поездов и собралась было уже выйти на улицу, как подъехал очередной состав и Ленка увидела мать.

На ней был старый Ленкин плащ и какой-то глупый платочек в клеточку, да и сама мать была какая-то щуплая и неожиданно постаревшая. Ленку что-то больно кольнуло в бок, непонятное чувство стыда и необъяснимой вины накрыло ее душной волной и тут же отпустило. Мать шла ей навстречу и почему-то тоже виновато улыбалась.

– Я думала, что мы разминемся, – сказала она и поцеловала Ленку в щеку.

– Я тоже так думала, – ответила Ленка, и они молча направились к выходу.

Маленькая красная церковь стояла у самого выхода из метро, и когда они вошли внутрь, там уже было негде яблоку упасть.

– Долго нам здесь? – раздраженно спросила Ленка.

– Сколько выстоим, – успокоила ее мать.

Ленка прислонилась к холодной каменной колонне и огляделась. Публика была разношерстная, но, к Ленкиному удивлению, старушек, которые обычно недовольно на нее зыркали, было совсем немного. Большинство приходилось на верующих молодого и среднего возраста. Рядом с храмом возвышалась громада здания администрации президента, и сейчас среди общей серой массы выгодно выделялись солидные мужчины в дорогих костюмах и тетки с задорными, намертво залаченными челками.

Мать принесла свечи и встала рядом.

Ленка не любила ходить в церковь накануне больших праздников. Общая молитва не только не вдохновляла ее, а напротив, сковывала. Она вообще боялась толпы, и к тому же ее внезапно мог охватить еще и приступ клаустрофобии. От близости чужих человеческих тел, нехватки воздуха, тесноты личного пространства, ограниченной видимости и множества не пойманных, но спиной ощущаемых взглядов Ленке всегда становилось тяжело и очень неспокойно.

Еще неудобнее было ходить в храм не одной, а с кем-то за компанию. Тягостная обязанность общаться друг с другом в перерывах между молитвами раздражала Ленку и не давала ей войти в то единственно верное состояние, при котором на нее сходило какое-то странное трехглавое чувство одновременного унижения, страха и любви.

Она отрывалась от компании, пряталась и, только оставшись в полном, неприкасаемом одиночестве, могла наконец расслабиться и сосредоточиться на своих мыслях. И сразу ком подкатывал к горлу, влажнели ладони, слезы сами начинали струиться из глаз неуправляемо и обильно. В этот момент подбегала подруга, и вставала рядом, и старалась заглянуть в лицо, и Ленка уже не в состоянии была ни думать, ни чувствовать, а только пыталась неимоверными усилиями воли остановить этот неудержный поток, чтобы никто, не дай бог, не заметил.

У алтаря началось какое-то волнение, тихий рокот быстро прокатился по рядам, и тут же воцарилась тишина: началась служба.

Ленке из-за колонны почти ничего не было видно. Но она хорошо слышала и монотонный голос батюшки, и вторившее ему жалостное пение хоров, и неясный шепот молящихся.