Теперь, в пути, он томился неизвестностью и ожиданием неведомых опасностей. Откуда они нагрянут? Когда? В каком обличье? Как сумеет подать ему сигнал, призывая на помощь, товарищ? Что он сам будет делать? Все, что только в силах. Да, не пожалеет и жизни!.. Но всю дорогу до пограничной станции Вержболово, хоть он не смыкал глаз и ночью, мужественно борясь со сном, ничего не случилось, его никто не беспокоил и никто не звал — разве что соседи по купе, расписывавшие бесконечную пульку преферанса.

В Вержболове всем пассажирам, следующим за границу, предстояло пройти полицейский контроль и таможенный досмотр.

Пассажиры змейкой просачивались мимо застекленной кабинки, в которой восседал молодой хлыщеватый жандармский поручик в голубом мундире с серебряными эполетами и кручеными аксельбантами. Поручик принимал в окошко паспорт, мельком смотрел на фотографию, а затем на владельца и, приподняв рычажок, открывал запор дверцы, которая вела в таможенный зал. Паспорт оставался у офицера — он будет возвращен в другом конце зала, после таможенного досмотра — у выхода на другой перрон, где уже поджидал своих пассажиров поезд с непривычными для взгляда россиянина небольшими вагонами с покатыми крышами. Поручик принял у Антона паспорт, глянул на него, потом посмотрел куда-то под стойку окошка и снова уставился на студента, как ему показалось — с интересом. Однако тут же потянул рычажок и механически сказал:

— Прошу-с, милстьсдарь! Следующий!

Таможенный зал был перегорожен сплошным, окованным латунными полозьями, барьером. На барьере уже были расставлены чемоданы и сумки, и пассажиры подходили каждый к своим вещам. По другую сторону барьера расхаживали чиновники в форменных сюртуках и фуражках и наугад, на выбор предлагали открыть тот или иной чемодан, с брезгливым видом, двумя пальцами, ворошили содержимое. Нескольким мужчинам предложили пройти с вещами в помещение за дубовой дверью. Пассажиры возвращались оттуда с немым возмущением на пунцовых лицах. Антон исподволь наблюдал за своим подопечным — тот стоял через несколько человек впереди него. Незнакомец с козлиной бородкой благополучно миновал и поручика, и таможню и, получив паспорт, уже вышел на перрон.

— Прошу-с, — указал таможенник на дубовую дверь и Антону.

«Вот оно! — подумал, обмирая, студент. — Начинается...»

— И... и вещи брать?

— Непременно-с.

Комната оказалась обыкновенной, канцелярской, с крашенными в грязно-голубой цвет стенами, с такой же, как в зале, только меньших размеров, стойкой да еще ширмой в углу. В комнате было два чиновника.

— Прошу-с, багаж поставьте сюда и откройте, а сами, — чиновник показал на ширму, — разденьтесь.

— Раздеться?

— Догола-с.

Антон хотел было возмутиться. Но смирился.

Из-за ширмы он наблюдал, как чиновники с застывшей на физиономиях брезгливостью перекладывают в его чемодане и сумке каждую тряпку, листают тетради конспектов, выстукивают стенки чемодана и прощупывают ткань и швы сумки, а потом так же методически и профессионально просматривают его одежду, После того как процедура с вещами была закончена, второй чиновник, до сих пор молчавший, прошел за ширму и предложил, как дантист:

— Откройте рот. Та-ак... Покажите руки, раздвиньте пальцы. Та-ак. Теперь правое ухо. Левое.. Нагнитесь... Та-ак... Все, можете одеваться.

«Ну и работенка у вас!» — хотел съязвить Антон, но придержал язык. Вместо этого спросил:

— И так каждый день? Или кого-нибудь ищете, господа?

— Не только ищем, но и кого нам надо — находим, молодой человек. Непременно-с находим, — назидательно ответил старший.

Антон наспех оделся и выскочил из комнаты.

В кабинке у выхода из зала другой жандармский офицер — чином повыше, ротмистр, протянул ему паспорт, уже проштемпелеванный выездной визой.

— Весьма благодарен, — сказал Антон и не удержался: — Счастливо оставаться!

Ротмистр, уже взявшийся было за следующий паспорт, поднял на него веселые круглые глаза:

— Приятного путешествия, сударь. Надеюсь, скоро увидимся.

«Неужто миновало?» — ликовал Антон, располагаясь в новом купе. Оно было узкое, с сидячими, по трое с каждой стороны столика, местами-скамьями и плетеными сетками над головой для багажа.

Поезд тронулся. Вскоре за окном проплыл полосатый пограничный столб с двуглавым российским орлом. Вагон простучал по пролетам моста, и вот уже показался столб иной раскраски, увенчанный гербом — орлом прусским.

Все! Он на чужой земле...

У первого же полустанка поезд притормозил, и по вагону прошли немецкие таможенники и чины пограничной стражи. Проверка документов и досмотр на этот раз оказались самыми поверхностными: пограничник листал паспорта и тут же ставил штампы транзитных виз, а таможенники лишь пересчитывали багажные места, сверяя количество их с указанным в декларации. Они ушли, и теперь экспресс весело катил по немецкой земле, все быстрее отдаляясь от границы Российской империи.

Антон почувствовал, что зверски проголодался. Он встал. Ноги не шли. То ли затекли, то ли сказалось напряжение всех этих последних суток.

«Ну-ну, не распускаться!..» На ватных ногах он направился, придерживаясь за раскачивающиеся стены, в вагон-ресторан.

Он расположился за столиком. За окном ландшафт сменялся ландшафтом, и было удивительно: отъехали от Вержболова какой-то десяток километров, а все иное: и архитектура жилищ и церквей, и дороги, и повозки на них, и одежды жителей.

Вечером — Берлин, а завтра уже и Париж. Все позади: правильно ли он поступил или неправильно? И дом, и мать, и Лена... А что его ждет впереди? Завтра он пойдет на Пер-Лашез, вступит на плиты, впитавшие в себя кровь расстрелянных коммунаров... Почему, обращаясь за примерами, мы черпаем их в чужой истории, разве мало русских великих имен?.. Но все равно, он — собрат Варлена и Делеклюза!

Он не услышал, как к его столику кто-то подошел.

— У вас свободно? Не возражаете?

Антон оторвался от окна. У столика стоял мужчина и попыхивал трубкой.

— Пожалуйста, — кивнул Антон.

Мужчина сел, расстегнул пуговицы сюртука, положил трубку в пепельницу. Острая бородка Мефистофеля уткнулась в стекло. Сам он по-домашнему откинулся на стуле:

— Далеко ль путешествовать собрались, сударь? Не по пути ли нам?

Он, щуря близорукие глаза, обвел взглядом полупустое помещение вагона-ресторана — ближние к ним столики были свободны — и, широко улыбнувшись, протянул руку:

— Разрешите представиться, — он понизил голос, — я — Лидин. А вы — товарищ Владимиров, не так ли?

— Значит, все благополучно? — пожимая его руку, сказал Антон. — Обвели этих простофиль?

Лидин поднял палец, привлекая внимание официанта, и сказал:

— А ведомо ли вам, мой друг, что слово «простофиля» происходит от латинского «профос», что еще с древнейших времен означало: военный парашник, служака, убирающий в лагере нечистоты, а также и военный полицейский чин и полковой палач? Не знали? Э, батенька, еще много предстоит вам узнать!

Он весело и добродушно рассмеялся. И когда официант откупорил бутылку и наполнил вином бокалы — поднял свой и повторил напутствие, уже слышанное Антоном от Леонида Борисовича:

— Доброго нам ветра! Для вас, товарищ Владимиров, все еще только начинается!..

Да, все только начиналось для Антона, и ему предстояло бесконечно много узнать и многое сделать.

Не знал он и того, что сидящий против него человек — один из старейших деятелей революционного движения в России, член Московского комитета партии Мартын Николаевич Лядов потому казался плотным и с брюшком, что в подкладке жилета, выглядывавшего из-за обшлагов сюртука, совершали путешествие сто тысяч рублей — в двухстах билетах пятисотенного достоинства каждый. Тех самых, которые были захвачены Камо и его группой тринадцатого июня на Эриванской площади Тифлиса и решением Большевистского центра предназначались к обмену в Европе на валюту: деньги нужны были партии.