У калитки на скамье, врытой в землю, сидел парень в картузе с поломанным лакированным козырьком, в плисовой косоворотке и шароварах, выпущенных на сапоги с белыми отворотами. В руках у него была балалайка. Парень лениво бренчал, в такт мотая головой, — был подвыпивший.

«Кто такой?» — забеспокоился студент. Парень оторвался от балалайки, поднял голову и, серьезно посмотрев на Антона, подмигнул. Юноша узнал Петра — одного из своих бывших учеников-кружковцев с Металлического.

И снова, как когда-то, давным-давно, хорошенькая босоногая внучка дяди Захара мыла пол в сенях.

— Вы к дедушке? Заходьте! — пропела она.

В горнице Антон увидел Леонида Борисовича. Инженер был в непривычном обличье: в замызганной масляными пятнами, отблескивающей металлической окалиной рабочей блузе. Тут же сидел и дядя Захар. Старик обрадовался Антону, пригласил к самовару, налил большую чашку чаю.

— Неплохого работничка ты нам дал, дядя Захар, — сказал Красин. И обернулся к студенту. — Ну рассказывай, что у тебя и как.

Рассказывать, собственно, было нечего. Паспорт получен. Да вот еще продолжение истории с Олегом.

Паспорту Леонид Борисович обрадовался:

— Очень хорошо! Я думал: с месяц проканителят минимум. Даже чересчур быстро по нашим расейским порядкам. С чего бы? — И сам же усмехнулся: — Чрезмерно осторожничать тоже плохо. Осторожность сверх меры — трусость.

— А как же Олег?

— Мы проверили у финских товарищей. Дом, в котором останавливался твой приятель, вроде бы вне подозрений, его хозяин — буфетчик с вокзала, известный забулдыга. Это не исключает, конечно, что Лашков сотрудничает с охранкой. Да за кем нынче в отечестве нашем не следят? Как в Испании в XVI веке, когда каждый был шпионом шпиона, — он горько засмеялся. — Важно: паспорт в кармане и можешь ехать.

Он сделал паузу:

— И самое главное: комитет утвердил твое членство в Российской социал-демократической рабочей партии. Поздравляю тебя, товарищ Владимиров. Отныне и, надеюсь, навсегда ты наш товарищ и в будни и в праздники.

Красин обнял юношу. Дядя Захар тоже протянул ему руку:

— В трудную пору ты пришел. Праздники когда еще наступят, а в будни поломать косточки придется тяжко. Поздравляю, сынок!

Ритуал был прост. За столом с попыхивающим самоваром, с колотым рафинадом в вазочке и горкой бубликов. Антон не знал, как могло бы быть это посвящение иначе. Он разволновался, защемило в глазах. Красин и дядя Захар будто и не почувствовали его переживаний. Вкусно, с причмокиванием, попивали они крутой чай, грызли сахар, ломали свежие бублики. Антон тоже уткнулся в чашку.

— Когда же ты думаешь ехать? — спросил Леонид Борисович.

И тут студент решился: сейчас он выложит самое большое свое сомнение:

— А правильно ли я делаю, Леонид Борисович? Теперь, когда царь и Столыпин... Когда против партии... И все нужно восстанавливать, нужно драться, а я — от опасностей, от этих самых тяжких будней — за границу, как дезертир какой!

Инженер усмехнулся. Одобрительно кивнул:

— Вот ты как? Резонно. К примеру, еще в канун пятого года наша большевистская газета, Центральный орган партии «Пролетарий» получила письмо от работников партии Казанской и Нижегородской губерний. Они писали, обращаясь к тем, кто уехал в эмиграцию: учиться вы можете дома на свежих могилах, которые научат вас негодованию и самоотвержению. Как видишь, такие настроения возникали не только у тебя, и задолго до тебя. Их письмо было напечатано в «Пролетарии». Но к нему была сделана приписка: Центральный орган партии не разделяет мнения авторов о бесполезности заграничного учения.

Он потер пальцем переносицу:

— Да, мы отступили. И царь вкупе со Столыпиным теперь пытаются взять реванш. Но наше поражение временное. Мы — армия, которая и в дни отступлений верит в конечную победу. И мы должны перегруппировать свои силы, сделать выводы из ошибок и начать подготовку к новому наступлению. А готовиться — это прежде всего учиться. Такое задание партии нам всем, в том числе и тебе. Так надо.

Красин помолчал и закончил:

— Партийному поручению ты должен подчиниться.

— Если надо... Раз надо...

Антон осекся. Он как бы впитывал в себя это новое: «Задание партии». Да, отныне его личные помыслы и желания должны быть подчинены одному делу...

— Хорошо, я поеду... И буду учиться, — сказал он.

— Вот и добро, — Леонид Борисович улыбнулся. — Однако и теперь, по пути в Париж и до начала учебного года, тебе предстоит выполнить еще одно задание.

— Какое? — оживился студент.

— Не рисуй в воображении геракловы подвиги, — охладил его Красин. — Примерно такое, что и в Тифлисе. Когда ты будешь готов к отъезду?

Антон подумал: «Все дела завершены. Только взять бумаги в Техноложке и поговорить с мамой...»

— Хоть через три дня.

— И превосходно. У нас тоже время не терпит. Ты получишь билет на поезд «Петербург — Париж». В этом поезде, в соседнем купе с тобой, поедет наш товарищ.

«Не Ольга ли?» — екнуло сердце юноши.

— Приметы его такие, — продолжал инженер. — Высокий, лицо продолговатое, волосы зачесаны наверх, борода... Гм, не борода, а так — пучок под губой, как у козла. Глаза большие, карие, очень ироничные глаза... Что еще? Сутуловат. Пенсне на черном шнурке.

Он задумался:

— Да, все это чересчур общо. Договоримся так: ты узнаешь его по трубке. Он очень любит курить трубку.

Леонид Борисович достал из кармана футляр, отстегнул пряжку. На бархате покоилась великолепная трубка с чубуком, изображающим голову Мефистофеля,

— Я как раз хочу подарить ему. Вот по этой трубке и узнаешь. Задание: зорко смотреть, что делается вокруг этого товарища, не угрожает ли ему какая опасность. Теперь-то ты ведь опытный подпольщик? Но ни взглядом, ни словом не показывай, что ты в какой-то связи с ним. Если что, он сам обратится к тебе за помощью. И тогда ты должен будешь сделать все, что он скажет, не щадя даже жизни своей. Понял?

— Да. А оружие? Хоть браунинг какой-нибудь, хоть самый маленький!

— Никакого оружия. При первом же досмотре пистолет вызовет подозрение. Вот если надо будет, получишь от своего подопечного и оружие. Надеюсь, не понадобится.

«Хоть бы понадобилось!» — подумал Антон. Но спросил о другом:

— А дальше? Что я буду делать, когда приеду в Париж?

— Тебя встретят. И о дальнейшем ты узнаешь на вокзале Сен-Лазар.

Красин закрыл футляр, спрятал его в карман:

— Вот, кажется, и все. Давай прощаться, товарищ Владимиров.

Он поднялся из-за стола. Поднялись и дядя Захар, и Антон. Леонид Борисович обнял юношу, не отпуская, погладил по спине. В этом движении Антон почувствовал что-то теплое, отцовское. Комок подкатил к его горлу.

Инженер отпустил его, отстранил:

— Желаю тебе успехов. А больше, чем успехов, — стойкости. Будь настоящим большевиком. Теперь, наверно, мы увидимся не скоро. Ну, счастливо!

Антон что есть силы стиснул протянутую ему руку.

На Моховую он добрался к полуночи. И был удивлен, увидев все окна квартиры освещенными. Обычно мать в это время уже спала и лишь в его комнате светилась под зеленым абажуром дожидающаяся хозяина лампа — в доме привыкли к поздним его возвращениям. Встревоженный, Антон опрометью взбежал по лестнице и, не доставая ключей, стал крутить кольцо звонка.

Дверь распахнулась, и в проеме ее он увидел мать — бледную, с торчащими из волос шпильками, с черными провалами под глазами.

— Что случилось? — вскричал он.

— Тони! Ты! — мать на мгновение замерла, потом рванулась к нему, прижалась всем телом, он почувствовал, как бьет ее дрожь. — Ты! Живой!..

Он ничего не мог понять:

— А почему я должен был быть мертвым? Отчего такой переполох?

— Ох, не могу... — она, шатаясь, подошла к стулу и села, в изнеможении откинувшись на спинку. — А мы уже думали...

— Что? Что случилось, мама? На тебе лица нет!

— Вот... — она вяло показала на вешалку. На крючке висела его старая куртка.