Когда начало светать, остановились в роще – отдохнуть после трудного ночного похода. Командир осматривал имущество, толковал о чем-то с красноармейцами и с людьми, которые ночью примкнули к отряду. Заметив, что начальник приближается, Шмая толкнул Данилу, чтобы тот поднялся: начальство идет…

– Ты откуда? – спросил командир, глядя на Шифру, посиневшую от холода.

Девушка повернулась к Шмае, словно не зная, что отвечать.

– Она комсомолка, – сказал Шмая, – вы не подумайте чего плохого, товарищ начальник. Это фашисты довели нас до такого состояния…

Командир отряда пристально смотрел на Шмаю.

Кровельщик в недоумении замолчал. И вдруг – Шмая не знал, показалось ему или он на самом деле услыхал:

– Отец?!

Шмая лишился языка.

– Отец? Как ты попал сюда? Это ты, отец?…

– Саша! – крикнул Шмая, бросаясь к сыну. – Саша!

– Как ты очутился здесь, отец?

– Не спрашивай, сын, долго рассказывать… Смотрю я на тебя и глазам своим не верю… – Ну ничего, лишь бы живы…

Командир отряда отвел отца и его спутников в свою палатку.

Обойдя посты, капитан Спивак направился к себе в палатку. Неподалеку солдаты рыли землянку для радистов. Нужно было связаться с дивизией, расположенной по ту сторону фронта.

Капитан Спивак с трудом сдерживал радость. Скоро они соединятся с Красной Армией. Двенадцать советских пограничников, попавших в окружение, с первых дней войны пробивались к линии фронта. Смерть подстерегала их. В пути к этой горсточке храбрецов присоединялись товарищи.

По ночам отряд нападал на фашистские гарнизоны. Капитан знал, что сейчас наступает решительная минута. То, что именно сейчас он встретился с отцом, казалось ему счастливой приметой. Он решил, что, как только они перейдут через линию фронта, отца надо будет отправить в тыл.

Капитан вошел в палатку. Отец, одетый в рваную шинель и стоптанные немецкие сапоги, брился. Девушка держала зеркальце.

Александр посмотрел на отца, и впервые за столько дней люди увидели улыбку на суровом лице командира.

Шмая провел бритвой по голенищу и обратился к сыну:

– Чего смеешься, товарищ начальник? Пора бы и тебе бороду снять. Довольно партизанить. Ты и так до того зарос, что родной отец тебя не узнал.

– Ты, отец, видно, не забыл ещё солдатской жизни…

– Кто? Я? Эге брат, когда я с Михаилом Васильевичем Фрунзе ходил брать Перекоп, ты ещё босиком под столом разгуливал. А ну-ка, ребята, притащите немного воды, я и его побрею. Это ничего, что мы сегодня в огонь идем.

Пограничники слушали словоохотливого «папашу» и смеялись. Кто-то подал капитану кружку горячей воды, и он сел бриться. Отец глаз не спускал с сына.

– Ай-ай-ай, пороть тебя надо… Видишь, совсем другое лицо… Так ее, так, режь! Усы оставь, а борода тебе ни к чему. Давай сниму бороду, а то, я вижу, тебе жаль с ней расставаться…

Побрившись, Спивак почувствовал себя так, словно сбросил тяжелый груз. Он выглядел уже не таким хмурым, как раньше, с непривычки казалось, что его средь бела дня раздели. Капитан приказал отряду побриться и привести себя в порядок.

Шмая выслушал приказ и сказал:

– Тебе следовало бы сделать меня своим ординарцем или адъютантом, вот зажил бы твой отряд…

– Знаешь, отец, я и не думал, что с тобой будет так весело…

Капитан приказал ординарцу принести чего-нибудь поесть. Надо покормить людей.

Однако Шмая его остановил:

– Не трудись, сын. Я, как только пришел сюда, попросил твоих ребят раздобыть кое- что из одежды и накормить нас.

– Прекрасно! – сказал капитан, поднимаясь с места.- В таком случае ложитесь спать, отдохните хорошенько, нам предстоит трудный путь.

Он вышел из палатки и направился к радистам. Все прислушивались к его удаляющимся шагам. Шифра улыбалась. Она поймала на себе взгляд Васи Рогова, ординарца, и смутилась. Вася поправил на голове фуражку, словно желая сказать: «Видишь, цыганочка, я не простой солдат, я пограничник», – и стал укладывать ранец капитана.

– Ты оставайся у нас в отряде, хорошо? Не пожалеешь. Санитаркой будешь…

Она улыбалась, но не отвечала. Вася вдруг о чем-то вспомнил, вскочил с места, развязал ранец и достал несколько конфет.

– Возьми… Я слыхал, все девушки любят конфеты…

Шифра немного поколебалась, потом взяла.

– Сколько времени я таких вещёй не видала!

– А мы, – с гордостью заявил Вася, – нападем на немецкий склад, заберем, что нам нужно, а остальное сжигаем… Досталось от нас фашистам! Вот будет время, станешь у нас санитаркой, я все тебе расскажу о нашем отряде, о твоем земляке, капитане Спиваке… Хорошо?

Вася посмотрел на спящих, погладил Шифру по щеке и, покраснев до ушей, выбежал из палатки.

Шифра с усмешкой посмотрела вслед убегавшему озорнику парню, положила голову на мешок, из которого Вася доставал конфеты, и мгновенно уснула.

Две ночи подряд разведчики лазили по ближним балкам и деревням, искали место прорыва. Капитан не отходил от радистов. Наконец удалось установить связь с дивизией, занимавшей оборону неподалеку.

После полуночи капитан поднял свой небольшой отряд. Люди шли по донецкой степи, запорошенной первым снегом. Подойдя к Кривой балке, выпустили три зеленые ракеты. Минуту спустя по ту сторону линии фронта взмыли кверху точно такие же три ракеты. Артиллерия обрушила на фашистские траншеи ливень снарядов. Отряд рванулся вперед по балке, налетел с тыла на немецкие траншеи и засыпал их гранатами.

Несколько советских командиров вышли встречать отряд. В темноте люди пожимали друг другу руки, целовались.

Рано утром комдив прибыл в ближнюю деревню – знакомиться с отрядом. Он шел из дома в дом, встречался с отдыхавшими людьми. Штабные писари переписали солдат и сержантов, остающихся в дивизии, а также штатских, пожилых. Женщин приказано было в тот же день отвезти на железнодорожную станцию и отослать подальше в тыл.

Шмая, лежавший у печи, поднялся и вытянулся перед комдивом.

– Товарищ командир дивизии, разрешите обратиться!

– Слушаю вас.

– Прошу, не отправляйте меня в тыл.

– Почему? Посадим вас на поезд…

– Спасибо. Но я хочу драться вместе с вами. Я с немцами ещё в ту войну дрался…

– Скажите пожалуйста! – рассмеялся генерал, – А сколько вам лет?

– Я ещё не так стар, как может показаться, – ответил Шмая. – Вы не смотрите на мои седые виски. Кабы не немцы, я бы ещё молодой был!

– Ваша фамилия!

– Спивак. Под Перекопом меня Михаил Васильевич Фрунзе наградил орденом Красного Знамени.

– Вот как? – комдив весело улыбался. – Как, говоришь, фамилия?

– Шая Спивак… – Отец растерянно смотрел на сына.

Генерал повернулся к капитану, словно желая посоветоваться с ним, но снова обратился к Шмае:

– А где ваша семья?

– Кто знает… – ответил Шмая. – Должны быть где-то в Сибири, в колхозе. Сын у меня есть, командир…

– Где сын?

– Мой? Да вот он… – улыбаясь, показал Шмая.

– Родной сын?

– Родной.

– Ваше мнение, товарищ капитан?

– Думаю, что его надо отослать.

– И я тоже.

– Товарищ командир дивизии! Я даром хлеб есть не стану, – просил Шмая, – Что прикажите, все буду делать…

Комдив спросил:

– А кашеваром сможешь быть?

– Кашеваром – нет. Хочу в пехоту…

– В пехоту? Трудновато. Ну ладно,- пока в обоз, а там видно будет,- сказал Комдив и посмотрел на капитана, который без восторга выслушал приказ комдива.

Шмая поморщился.

– Старого фронтовика пошлете в обоз? Я могу ещё быть в строю, я не подведу.

Комдив рассмеялся, глядя на капитана, и добавил:

– В таком случае пошлите его в артиллерию. Подносчиком снарядов. Попробуем…

– Это дело другое! – просиял Шмая.

На следующий день Шмая был уже в новеньком солдатском обмундировании, в серой шинели, перетянутой блестящим желтым ремнем, в теплой шапке. Данила Лукич тоже остался в армии.

В далекий путь проводили Шифру.

Шмая дал ей письмо к жене, просил передать всем сердечный привет и сообщить, чтобы ждали его домой не раньше, как после окончательной гибели Гитлера.