Еще раз с силой и все так же безрезультатно дернув за шнурок, гость чертыхнулся и собрался произвести последний «контрольный» удар в височную область, но в этот момент кто-то тихонько постучал в дверь.

Тетя Дуся, вся как на иголках, стояла у окна своей кухни, словно Великая Китайская стена заслоняя собой пропахшее жирной стряпней пространство от бойкого небесного света, который тщетно искал хоть маленькую щелочку, чтобы проникнуть в сумрачное жилище. Со все возраставшим напряжением тетя Дуся ждала развязки.

Стоя у открытой форточки, она изо всех сил прислушивалась: сначала кто-то (конечно, сам Валера!) по-хозяйски громко ходил по дому, потом шаги разом стихли и стало слышно что-то вроде разговора. Но потом вдруг опять началось какое-то движение.

«А вдруг Валерика там… того? — подумала она в ужасе. — Эх, парень, лучше б ты у меня топорик взял! Спокойней было б!»

Тяжело вздыхая и озабоченно качая головой, тетя Дуся сняла передник и, шумно, как штангист перед схваткой со снарядом, выдохнув, пошла к соседу, переваливаясь из стороны в сторону.

Покашляв у входной двери для приличия, она три раза стукнула и тоненьким голосом позвала:

— Валерик, ты там?

Никто не отозвался. Потоптавшись в нерешительности на пороге и решив, что сосед скорее всего заснул, она чуть громче повторила свой бессмысленный вопрос (а где же ему еще быть, как не дома?!) и вошла в дом.

Всюду царил беспорядок: в кухне, в коридоре, в комнате. Хозяина нигде не было видно. «Во дает, парень, уже спит. Да что им, молодым, все наши заботы! Такой беспорядок, а он валяется себе!» — возмущалась про себя тетя Дуся, заглядывая в разные двери.

— Валерик! — вдруг закричала тетя Дуся, увидев на полу в маленькой комнате распростертое тело хозяина. — Убили! — заголосила она, с треском приваливаясь к хлипкой перегородке. — Ой, на помощь!

И тут несчастная женщина увидела рядом с бездыханным соседом… свой туристский топорик. Да-да, тот самый туристский топорик, который она совсем недавно предлагала ему и который он отказался брать.

— Откуда он здесь? — в сердцах возопила она, хватаясь за левую грудь и медленно сползая на пол. — Ну все, теперь засудят, как пить дать засудят!

Но перед тем как отключиться от происходящего, уже в полуобморочном состоянии она все же успела подумать о том, что надо бы приложить к груди мертвого Валерика ухо: а вдруг он еще живой?

Солнце палило нещадно.

Как хорошо, что Половцев проводил эти дни на даче в Васкелове. В раскаленном мешке города ему было бы не спастись — удушливые испарения асфальта, гарь и выхлопная копоть, поднимающиеся с улиц и проспектов, задушили бы его, белого и чуть рыхловатого, как грустная черноморская медуза.

Половцев ждал сына. Андрей должен был приехать из города на одной из дневных электричек. Жена Половцева накануне заехала к нему и попросила дать ей немного побыть вместе с сыном на природе. Сначала приедет сын, а потом, ближе к вечеру, после работы — она. И было бы лучше, если бы «посторонних» здесь уже не было. А он? А он может ехать на эти два дня в город.

Когда немного успокоенная и удовлетворенная разговором «супружница» укатила домой, Половцев подумал, что спешить на самом деле не стоит.

Он вполне может встретить Андрея и, скажем, пробыть с ним до самого вечера на рыбалке, пока не прикатит мамаша. «Думаю, она, — размышлял Половцев, — не станет кричать, если застанет меня еще на даче. А потом я быстренько смоюсь, чтобы только не слышать ее ангельского голоска…»

Жена Половцева, Елена Максимовна, была полной противоположностью своему вяловатому и задумчивому мужу. Она была ответственным работником компетентных органов. С утра до ночи Елена Максимовна пропадала на работе, где неудержимо, как июльский боровик после теплого дождичка, росла, пробираясь все выше по служебной лестнице к зияющим вершинам власти и материального достатка.

О своем муже с сослуживцами Елена Максимовна говорить не любила, но когда ее о нем спрашивали, сверкнув глазами (всегда аккуратно подкрашенными), отправляла любопытствующих к журналам «Урал» и «Волга», где, кажется, в восьмидесятых годах у ее мужа-литератора печатались повести для юношества.

Но не только говорить о своем муже не любила Елена Максимовна, она вообще не любила Половцева. Половцев был ее девической ошибкой, наваждением, заблуждением…

Как раз когда в начале восьмидесятых годов писатель для простого советского человека еще был настоящим пророком, жившим на соседней улице, любимым и мудрым наставником, а также полубогом в самых обыкновенных скороходовских башмаках (Боже, неужели и он ел жареную картошку и пил «сучок» по три шестьдесят две?), Елена Максимовна и совершила эту трагическую ошибку.

Едва только познакомившись с этим пророком областного масштаба на вечере, посвященном Дню милиции, она, молодой лейтенант, даже не приглядевшись к инженеру человеческих душ, тут же попросилась у него замуж. Ведь пророк-то был покамест никем не занят!

Молодая Елена Максимовна втайне питала надежду на неизбежный в таких случаях собственный взлет (хотя бы на крыльях мужа-пророка!).

Но Половцев оказался совсем не орел, и она возненавидела тихоню мужа, который в самый ответственный момент убоялся обыкновенной человеческой славы и спрятался в тину семейного болота…

Осознав свой стратегический просчет, жена Половцева после некоторых мучительных раздумий решительно, как генерал Монштейн на Курской дуге, в одиночку начала свое почти отвесное восхождение. О, сил для этого было предостаточно в этой миниатюрной, даже хрупкой, но тщеславной девушке!

Но тут неожиданно (Половцев и сам себе удивился: неужели получилось?) у Половцевых родился сын Андрей. И, естественно, сын стал для нее помехой. Правда, не такой досадной, как это могло показаться сначала, поскольку все «воспитание», то есть стирание, пеленание и выгуливание, за исключением, конечно, кормления грудью, смиренно принял на себя тишайший толстячок от среднерусской литературы.

Если принимать как должное естественный ход событий и следовать природе человеческих страстей, то можно сделать справедливый, хотя и не очень приятный вывод, что когда ослепительная красота деловой женщины блекнет, она — так и быть уж! — готова наконец стать матерью своим детям, даже если является на данный момент важным государственным человеком. Посему на пороге своего сорокалетнего рубежа — что же теперь поделаешь?! — жена Половцева, уже зрелая и волевая руководительница, вдруг ощутила, что у нее растет сын.

Удивляясь себе, она стала сначала робко интересоваться его уроками, а потом брать с собой в загородные поездки, предлагая ему сложную компанию капризных детей сослуживцев с шашлыками и разговорами «чей пахан круче».

Ну а Половцева-воспитателя отправили в ссылку на дачу в Васкелово.

Лавина боли ударилась в НЕГО и повлекла куда-то вниз, бешено закрутив, как в мельнице, вместе с песком, обломками скал и тяжелыми валунами. Но боль ОН чувствовал лишь мгновение. Потом боли не стало, и ОН погрузился в кромешную тьму…

И вдруг тяжелое, как якорь, собственное тело, словно толстая железная кора, отвалилась от НЕГО, и ОН, набирая скорость, помчался вверх, рассекая густую тьму и ощущая при этом невиданную легкость. Но самым удивительным было то, что ОН чувствовал при этом: ОН чувствовал, что летит к выходу из тьмы. Где-то высоко впереди должен был хлынуть свет.

ЕМУ стало спокойно и радостно. Радостно настолько, что ОН забыл все: родителей, друзей, предыдущую жизнь и даже собственное имя. И еще: ОН потерял всякий интерес к себе. Странно, но ОН даже не знал, что ОН такое?

Без сомнения, ОН был существом разумным, чувствующим, но был ли ОН при этом человеком?