Вот так, сестренки. Я вовсе не хотел огорчать вас. Снова молю Бога, чтобы мое письмо застало вас здоровыми и благополучными. Кристин, еще раз прошу: возьми Шеннон и уезжай с ранчо, если почувствуешь хоть малейшую опасность. Они убили отца, они этого хотели, но я все еще волнуюсь за вас обеих и молю Бога, чтобы получить отпуск и поскорее повидаться с вами. За меня не беспокойтесь – у меня все хорошо. Пишу незадолго до Рождества 1862 года. С любовью, ваш брат Мэтью».

Он также прислал ей свое жалованье, выплачиваемое в Армии Союза. Кристин пересчитала деньги и вышла из дома. Неподалеку от амбара у нее был устроен маленький сейф, там хранилось золото, вырученное от продажи скота, и доллары, которые ей дал капитан-янки за мулов. Туда она добавила деньги, присланные Мэтью. Она чувствовала себя подавленной, волновалась, но теперь, несмотря на содержание письма Мэтью, она ощутила прилив новых сил. Ей надо продолжать бороться. Когда-нибудь Мэтью вернется домой. А до этого она сохранит ранчо.

К апрелю Кристин не удалось купить мулов, поэтому распахивать поле пришлось им самим – ей, Шеннон и Самсону. Работа была тяжелая и изнурительная, но Кристин знала, что, поскольку доставать продукты становится все труднее и труднее, им необходимо выращивать собственные овощи. Они с Шеннон по очереди шли за плугом, в то время как Самсон тянул плуг спереди. Стадо у них было небольшое, но вскоре должны были появиться на свет новые телята. По утрам Кристин планировала с Питом работу на день, потом работала без отдыха возле дома и садилась ужинать, только когда темнело. К вечеру Кристин так уставала, что думать о войне уже не было сил.

Она не позволяла себе вспоминать о Коуле, хотя иногда он являлся ей во сне. Порой, ложась спать, она представляла себе, что он с ней рядом. В такие мгновения она забывала, что он был одним из рейдеров Куонтрилла, она помнила только, что это был человек, который разбудил в ней женщину, вспоминала его прикосновения…

Но… Коул был когда-то одним из бандитов Куонтрилла, как и Зик Моро. Узнав та кое, она уже не сможет относиться к нему как прежде. Кто знает, чем он занимался в банде Куонтрилла? Жег, грабил, убивал, мародерствовал, а может быть, и насиловал женщин? Ей оставалось только догадываться. Он пришел к ней как спаситель, это так, но она знала, что людям Куонтрилла неведомы законы морали и порядочности. Она хотела, что бы он вернулся к ней и сказал, что все это неправда.

Но он не мог ничего опровергнуть, потому что это была правда. Так сказал Малакай. Он знал, что ее это ранит, но не посмел ей солгать.

Весна тянулась медленно. Как-то в мае, когда Кристин с Самсоном работали на южном поле, к ним внезапно прискакал с северного пастбища Пит.

– Он вернулся, миз Слейтер, вернулся. Говорят, что Куонтрилл и его отряд снова здесь хозяева!

До дома было еще далеко, когда Коул остановил лошадь и стал вглядываться. Пейзаж вокруг казался вполне мирным. Возле крыльца росли маргаритки, и кто-то – Кристин или Шеннон – повесил маленькие цветочные горшки над входной дверью.

Все выглядело мирно, вполне мирно. Его сердце забилось, он вдруг осознал, каким долгим было его отсутствие. Коул даже не знал почему, но его возвращение затянулось. Его это не волновало до той поры, пока он не узнал, что Куонтрилл решил вернуться на прежнее место. Всю зиму и ранней весной Коула не покидали мысли о Кристин. Он хотел ее. Хотел со страстью, которая обжигала его, заставляла подолгу мечтать, глядя на ночное небо. Иногда ему казалось, что стоит только протянуть руку, и он коснется ее. И тогда он видел как наяву ее волосы, спадающие на плечи, удивительную голубизну глаз…

А иногда по ночам ему снились кошмары: запах дыма, звуки выстрелов; его жена – его первая жена, – убегающая от грозящей ей опасности…

Коул страдал, находясь вдали от Кристин. Он нуждался в ней. Он желал ее. Со слепой, обжигающей страстью желал ее. Но он знал, что ночные кошмары не оставят его до тех пор, пока жив убийца его жены. Не оставят, пока идет война.

Он снова натянул поводья и медленно поехал к дому. Дыхание его становилось чаще, сердце колотилось сильнее. Казалось, кровь быстрее течет по жилам. Ему стало жарко, он нервничал. Он так давно не видел ее. Почти полгода.

Но она его жена.

Коул глотнул воздуха и стал представлять себе их встречу. Он вспомнил ночь перед своим отъездом, возбуждение, огнем горевшее в его теле, – огнем, обжигавшим его сердце, проникавшим в легкие, жегшим кончики его пальцев.

Не так уж плохо все у них было, подумал он. В подобных обстоятельствах могло быть и хуже. Вот когда кончится война…

Коул снова остановился, гадая, кончится ли вообще когда-нибудь эта война. Начиная с 1855 года в Канзасе и Миссури люди жили в условиях непрекращающихся перестрелок, первое сражение за форт Самтер произошло только в апреле шестьдесят первого. Затем Коул мрачно вспомнил, как повстанцы думали, что смогут наголову разбить янки за две недели, и янки перед битвой при Манассасе считали, что легко расправятся с конфедератами. Но Север был более непреклонен, чем это воображал Юг, а Юг – более полон решимости бороться, чем Север считал возможным. И война все тянулась и тянулась. Уже два года… и конца не было видно.

Состоялось немало крупных сражений. Восточный фронт, Западный фронт. Флот юнионистов, флот конфедератов, морские бои бронированных судов[27]. Пал Новый Орлеан, в осаде Виксберг. В памяти людей все еще битва при Антиетаме, когда на земле лежали горы трупов и текли реки крови.

Коул взглянул на свои потертые перчатки. Он был в полной форме. На серой шерстяной накидке и куртке сверкали золотые кавалерийские эполеты; теперь он официально считался разведчиком, приписан к кавалерии, и никто больше не мог его назвать шпионом. Это важное различие, подумал Коул. И особенно важно, что в качестве разведчика он мог проводить много времени, наблюдая за обеими сторонами границы, проходящей между штатами Миссури и Канзас. Он уныло вспомнил, чего это стоило. В январе он предстал перед Кабинетом правительства конфедератов и честно доложил о своих наблюдениях; так честно, как только мог, рассказал о действиях джейхокеров. Джим Лейн и Док Дженнисон, которые командовали джейхокерами, – красноногие, как их называли иногда из-за их формы, – были настоящие звери.

До конца своих дней Коул будет ненавидеть джейхокеров. До конца своих дней будет мстить им. Но ненависть его поутихла, когда он увидел, что идет настоящая война, в ходе которой люди в синем и люди в сером сражаются с определенной долей человечности и порядочности. Отдельные могущественные политики и военные руководители юнионистов осознавали жестокость джейхокеров, и люди, подобные генерал-майору Хэллеку, научились их контролировать.

Но никто не контролировал Куонтрилла.

Этой весной генерал Роберт Ли стал командующим Армией Конфедерации. Когда Коул познакомился с этим высоким, исполненным достоинства человеком, то высказал все, что думал по поводу войны: война отвратительна, отвратительны кровь и смерть, отвратительны стоны и крики солдат, искалеченных и умирающих на искореженной снарядами земле. Но ничего нет более отврати тельного, чем пренебрежение гуманностью, бесчеловечность, царившие на границе Канзаса и Миссури. Генерал Ли долго и внимательно слушал Коула, его сообщения выслушал и президент Конфедерации Джефферсон Дэвис. Джуда П. Бенджамин, военный министр, прислушался к советам Коула, и когда Куонтрилл попросил содействия и признания, его просьбу отклонили.

Коул думал о том, прекратится ли когда-нибудь насилие, о том, сможет ли он когда-нибудь очистить свое сердце от ненависти.

Внезапно он забыл о войне, забыл обо всем. Он увидел колодец слева от дома и Кристин, набиравшую воду. Она только что вытащила ведро воды.

Волосы ее были заплетены в косы, но несколько золотистых прядей выбились из плена заколок и упали на плечи. На ней была простая льняная юбка без кипы нижних юбок, верхние пуговицы блузки расстегнуты. Зачерпнув ковшом в ведре, разгоряченная, она жадно пила холодную воду, затем, откинув назад голову, стала лить воду из ковша прямо на лицо и шею.