Купание Ивана в Москве-реке в первую очередь вызывает ассоциацию с крещением, но вода в реке «черная» (с. 469). Таинственный «крестный» Ивана, «приятный бородач», похитивший Иванову одежду, оставил ему взамен «рваную белую толстовку[23] и полосатые кальсоны». Белая толстовка – пародия на белую новую одежду христианина-неофита. Сохранен цвет, но подчеркнута ветхость оставленной одежды.

Переодевшись, Иван направился к Грибоедову и подошел к ресторану с зажженной свечой – в каком пункте своего путешествия он ее зажег, автор не уточняет.[24] Тем не менее эта свеча ассоциируется с горящей свечой, которую неофит вслед за священником проносит вокруг купели. Вообще после купания мысль Ивана обретает определенную логическую стройность. Если до него он метался в поисках Воланда, действуя по наитию, и отметил лишь «сверхъестественную скорость, с которой происходила погоня» (с. 467), то теперь его путь определился. Ведомый Воландом, Иван подошел к реке как к своеобразному рубежу. Вслед за «крещением» он осознает, зачем ему понадобились украденные на кухне предметы. В ресторане «братья по литературе» стали свидетелями «обращения» Ивана: он не просто проповедует, он утверждает могущество «консультанта», заявляя, что именно «консультант сейчас убил на Патриарших Мишу Берлиоза» (с. 479). Но пока новоиспеченный пророк не знает, с кем он встретился; Воланд остается для него «профессором и шпионом» (с. 480). Итак, после купания в Москве-реке Иван приходит к вере в могущество Воланда, не зная пока, как его назвать. Следующая ступень – когда открывается имя того, кто руководил его действиями, – пройдена в клинике Стравинского с помощью мастера. Приблизившийся к Грибоедову Иван смотрится «привидением». То обстоятельство, что «привидение, пройдя в отверстие трельяжа, беспрепятственно вступило на веранду» (с. 479), подчеркивает внешнюю принадлежность Ивана к кругу Воланда, пока лишь образно поданную и не раскрытую по сути. Ошарашенный швейцар его пропустил.

Помимо «крещения» действия Ивана являются и прямой пародией на церковную службу, совершаемую в среду вечером (временное совпадение). В среду на Страстной седмице в церкви на утрене поется Ексапостиларий: «Чертог Твой вижу, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да внидя в онь: просвети одеяние души моя, Светодавче, и спаси мя». Священник во время пения Ексапостилария стоит в алтаре перед престолом с высоко поднятой горящей свечой. Свеча Ивана, «поднятая над головой», – своеобразная вариация молитвенной позы иерея. А Грибоедов оказывается «чертогом», в который стремится Иван буквально, и отсутствие надлежащей одежды затрудняет ему вход в «храм искусства», откуда затем его выдворяют, в частности, за этот неприличный костюм: швейцар быстро опомнился, а Иван не был избранным на пиру званых.

Иван, следующий за Воландом, выполняет ряд бессознательных действий. Считая, что преследует «консультанта», Иван в действительности неосознанно стремится к нему: «крестится» в новую веру, обретает дар проповедника и демонстрирует его, разрывая своим поведением связи с тем социальным миром, который еще утром вполне его устраивал.

И еще одна возможная ассоциация. В православии существует обычай: вечером в Страстной четверг, после чтения Двенадцати Евангелий, зажечь свою свечу от негасимой лампады и донести горящей до дому, чтобы от нее, в свою очередь, засветить лампаду перед домашней иконой. Иван зажигает свою свечу не от негасимого света, а от серной спички (аналогия: дьявол – сера). «Приятный бородач» – таинственный восприемник – знал, что оставлял Ивану.[25]

Иконка, пришпиленная к груди, тоже символична: на ней – «стершееся изображение неизвестного святого» (с. 479). В этом – и забвение христианства, и возможность принять за святого кого угодно. Интуитивная религиозность порыва Ивана несомненна, но в дальнейшем его действия постепенно принимают дьявольскую ориентацию, тем более что номер дома, где Иван похитил иконку и свечу, – 13, а «голая гражданка», на которую он наткнулся в ванной, стояла в «адском освещении» (с. 468).

В романе возникают еще три внешне религиозных порыва. И у кого же? В одном случае – у Чумы-Аннушки, пролившей масло и ставшей косвенной виновницей смерти Берлиоза. Читаем у Булгакова: «Аннушка перекрестилась и подумала: „Да, уж действительно квартирка номер пятьдесят! Недаром люди говорят!”» (с. 711). Перекреститься, увидев во дворе лошадей и свиту Воланда, пробует и кухарка, но ее крестное знамение прерывает возглас Азазелло: «Отрежу руку!» (с. 788). И последний персонаж, довольно театрально демонстрирующий свою религиозность, – Никанор Иванович Босой. На вопрос, откуда он взял валюту, председатель домкома номер триста два-бис по Садовой ответил следующее: «Бог истинный, Бог всемогущий... все видит, а мне туда и дорога. В руках никогда не держал и не подозревал, какая такая валюта! Господь меня наказует за скверну мою» (с. 578). Он и крестится, и требует «окропить помещение».

Вот и все о тех, кто хотя бы формально вспомнил в трудные минуты Бога. Однако их божба пуста, как у Аннушки, остающейся «чумой», и театральна, как у Босого. Босой хоть и не любит театра и отчасти пострадал из-за него, но по воле Булгакова обнаруживает в своем страстном монологе подражание Пушкину, явно пародируя безумного царя Бориса.

Возвращаясь к временному ходу событий, отметим, что каждый из проходящих перед читателем дней имеет свое кульминационное событие. Вечер среды ознаменован смертью Берлиоза, и все события связаны с ней. В четверг (тоже поздним вечером) состоялось представление в Варьете. Однако уже с утра начинаются активные действия Воланда и его свиты. При этом если в среду действуют трое (Воланд, Коровьев и Бегемот), то в четверг появляются Азазелло (утром) и Гелла (к вечеру).

Две темы становятся главными в четверг: тема смерти и тема Иуды, что вполне соответствует церковным чтениям Страстного четверга.

В православной церкви утром на литургии в Страстной четверг вспоминаются Тайная вечеря Христа и предательство Иуды – канонические Евангелия читаются до допроса у Понтия Пилата. «Тема Иуды», звучащая в церковных чтениях и в романе мастера, пародийно варьируется в московских событиях днем в четверг: сначала Коровьев «выдает» Никанора Ивановича Босого Лубянке по телефону «голосом Тимофея Квасцова», а затем и самого Квасцова – хорошо известного доносчика. Донос (или вариация предательства) очевиден в конфликте финдиректора Римского с исчезнувшим Степой Лиходеевым. «Донос» Коровьева на Квасцова перекликается со стремлением Римского избавиться от ненавистного ему Степы посредством Варенухи, который, со своей стороны, не в силах сопротивляться Римскому. Ночью в клинике Стравинского обыденность стукачества раскрывается в рассказе мастера об Алоизии Могарыче. Должность Римского – финдиректор, «денежная» фамилия (прозвище?) Могарыч ассоциируется с «тридцатью сребрениками» и своеобразно вплетается в «тему Иуды».[26]

Фактически весь четверг в Москве проходит под двумя знаками: доноса и соблазна нечистыми деньгами. Деньги любят все, они необходимы, от них нет сил отказаться. Соблазняется Никанор Иванович Босой, соблазняется вся публика, пришедшая в Варьете. Не остается ни одного человека, не поддавшегося соблазну, каждый обнаруживает свою слабость. Сон Никанора Ивановича Босого связан с валютой. Тема «люди гибнут за металл» вырывается из реального времени, развиваясь в нематериальном пространстве.

Мистическое время находит отражение в земных событиях.

Донос и нечистые деньги связаны с ложью. Днем, во время грозы, Варенуха, обвиненный во лжи и хамстве, превращен присными Воланда в упыря. Во лжи уличен конферансье Жорж Бенгальский; тройная жизнь Семплеярова подвергнута «полному разоблачению».