С другого конца торгового зала голос подала продавщица табачно-водочного отдела, красивая и бойкая хохлушка.

– Наш Валентин Иванович не раз побывал за этой за границей. Во Франции, рассказывал, ихние учителя получку против наших имеют раза в четыре большую. Не говоря уже о том, что в ихних магазинах дехвицит лежит навалом.

Тихо-тихо в зале стало. Было слышно, как жалобно жужжала, умоляя о спасении, застрявшая в паутине муха. С другого конца очереди несмело вякнули:

– В Париже, говорят, кур доят.

Поднялся галдеж.

– Поразвелось этих туристов!

– Они нырнули – вынырнули. Да домой. А что видели?

– Витрины их ослепили, они от света и обалдели: «Ах да ах!

– Как те дикари.

– Пожили бы «в гостях» подольше, может, и узнали б почем за кордоном фунт лиха.

Время от времени в магазин заходили люди. Нерешительно спрашивали: «Хлеб еще не привозили?» Некоторые оставались, пристраивались к очереди и скоро подключались к разговору.

Снова всплыло имя Чеботаря.

– И чего оно Валентина Ивановича так тянет за Прут?

– Географ. Изучает планету. Все по делу, – хитро подмигнув, отозвался единственный в очереди мужчина, одетый в перепачканную известкой и краской робу.

– Не географ он, а хамлет в натуре, – выкрикнули из середки.

Почему Хамлет? От Гамлета или же Хама? И вообще, какой смысл вкладывался в сие слово? Так и осталось для меня загадкой. Но очередь отреагировала: взорвалась от смеха. Когда шум и гам улегся, стоящая радом со мной женщина с печальным лицом произнесла:

– Оставил бы он наших мальчиков в покое.

Сказано было не для меня одного, а на общее восприятие. Чувствовался подтекст: дескать, придержите, бабы свои языки, потому как мы тут не одни. И безо всякого перехода громко заговорили о погоде. Многие боялись, кабы дожди не помешали уборке, другие, напротив, желали осадков, потому как пропашные культуры истосковались по воде, кому-то же было «все едино», лишь бы на земле царил мир и порядок. А быть тому или нет – вроде как зависело от какого-то Хамлета. Каково, а? Чувствовалось, что с этой личностью в селе были связаны некие темные дела. Да и сама личность была окутана покровом тайны.

ХАМЛЕТ

По телевизору показали уличный скандал в центре столицы. Среди дебоширов и забияк лядовчане узнали своих ребят, учившихся в одном из кишиневских ПТУ. Несколько дней село находилось в оцепенении. «Новость» открыто не обсуждалась, но у всех не выходила из головы.

Первым не выдержал С, отец одного из «героев» скандальной телехроники. Тайком отправился в столицу. Нашел свое чадо в одном из притонов народного фронта. Обманом – под предаюгом болезни матери – увез балбеса домой. По приезде, без лишних слов и объяснений, с помощью двух старших сынов выпорол искателя приключений своим, еще не потерявшим крепости армейским ремнем. И уже после «экзекуции» сели за обеденный стол. Первый тост огласила мать:

– Простим друг друга!

А село гудело как потревоженный улей. Открыто говорили, что учитель географии – ярый враг советской власти. И конечно, это не «самородок», кем-то сюда заброшенный. И эта ненависть у него в крови. Перешла же от родителя, который воевал в одном отряде с изменником Родины – Бандерой. Но ушел от расплаты, замаскировавшись под несчастного пленного. Пришлось все же срок отсидеть. Честным трудом искупил вину перед Отечеством. Такова версия. Вот и тут поговорка Надежды вполне подходяща: «Падалица по весне – тот же сорняк». Да, вишь, и сорняк кому-то сгодился.

Гуляя по селу, опять повстречал участкового. Попа признал меня первым. Первым подал мясистую, похожую на озерного карася, ладонь.

– Если не против, можем и рыбалку с костерком организовать в свободное от дежурства время.

– Сочту за честь. А кто будет в компании?

Блаженно улыбнулся:

– Назовите сами состав. Явятся все. Иные и с приводом.

Мне показалось, что Попа на что-то намекает. Упустишь момент – потом ведь пожалеешь. И я открыл карты:

– Хотелось бы с Чеботарем пообщаться в непринужденной обстановке.

– Валентином? Разговаривать с этим человеком, все равно что, извините, говно жевать.

– Намекаете: он неинтересный, пустой?

Доброхот мой нахмурился:

– Гадкий и очень скрытый. Вещь в себе, как учили нас великие классики. – И вдруг улыбнулся во всю ширь щербатого рта: – Пройдемте!

Думал я, что меня ведут в служебный кабинет. Миновали сельский совет. Обогнули торговый комплекс. Через задний двор вошли в какое-то помещение и долго спускались по шатким ступенькам. Один поворот, другой, третий. Сама собой открылась боковая дверь, в проеме обозначилась мешковатая фигура. Мы перешагнули высокий порог. Дверь за нашими спинами самостоятельно захлопнулась и одновременно задвинулся тяжелый засов.

Если честно, было малость жутковато. В последний момент подумалось: не в западню ли террористов я угодил? Тогда уже такие происшествия случались. На сей раз обошлось. Мы попали в склад сельпо. Вокруг громоздились ящики с бутылками, бумажные крафт-мешки. Сквозь запыленные стекла рам слабо пробирался тусклый свет, хотя на дворе во всю сияло августовское солнышко.

– Чего у вас новенького? – как из пивной бочки прозвучал начальственный бас участкового инспектора.

Человек в сером засаленном халате без подобострастия, почти одновременно подал нам свои руки. Важно сказал:

– У тебя, товарищ участковый, чутье настоящего сыщика.

Что следовало понимать как тонкий комплимент, на который тут же последовал соответствующий ответ:

– Вы все у меня вот где, – и Попа выразительно хлопнул себя ладонью по левой груди. В подтверждение извлек из кармана пухлый блокнот. Повертел им в воздухе. На человека в сером халате это не произвело впечатления. Возможно, номер с блокнотом был продемонстрировал скорее для меня. Служка же действовал в соответствии со своей ролью:

– Есть новость. Сегодня, ровно час назад с базы доставлено долгожданное. Пофтим! (прошу), и словно маг выставил на колченогий стол сверкающие позолотой бутылки. – Херес яловенский. Из английского экспорта. Перехвачено пара-тройка ящиков.

– Вот это я люблю, – просто, без выкрутас молвил представитель власти. – За что пьем?

– Как всегда – за дружбу.

– Успеется. На днях был я в компании с первосвященником. И услышал в его устах такие слова. Короче, тост поповский. «Прими, Боже, не за пьянство, а за лекарство. Ибо не пьем, а лечимся. Не через день, а каждый день. Не по чайной ложке, а по чайному стакану. Да разольется влага чревоугодная по всей периферии телесной. Аминь». Как складно, Георгий!

– Красиво и умно.

Каждый по-своему прочувствовал великолепную влагу. Долго молчали. Опорожнив стакан, Попа спросил:

– Географ не заходил?

– Тыщу лет уже не был.

– А дома ночевал. Чуть свет смылся. – Машинально поправил козырек фуражки. – Я его в любой момент могу взять, но пока что команды нет, понимаешь.

– Он как челнок носится, туда-сюда. А повадка у него, как у матерого волка: вблизи своего логова овечек не трогает.

– Корреспондент им интересуется.

– Он стоит того. После него хочется руки с мылом вымыть и за одно горло сполоснуть.

Попа в улыбке осклабился:

– Еще что там новенького?

– Имеется для другого раза. На коньяк у меня сегодня нет настроения. Может, опять того же, если товарищ, – кивок в мою сторону, – не возражает. Такое питие как раз для нас. В Англии, говорят, мужчины созревают для хереса только после сорока. А женскому полу он вообще противопоказан. Для них – мадера и коньяк с лимоном.

– Ну, теперь – за дружбу!

Опять, не торопясь, опорожнили стаканы. Для проформы закусили молодой брынзой, которая оказалась среди бумаг в кожаной планшетке. И это было так кстати. Господа гурманы, имейте в виду: яловенский херес требует не рокфора, как предписано, а молодую молдавскую брынзу. И непременно летнюю, а не весеннюю.

Пока мы в подвальчике прохлаждались, в колхозной конторе раздался телефонный звонок из Москвы. Я оставил стакан недопитым, побежал на зов. На другом конце провода послышался строгий голос редактора, с ноткой укоризны: