Мать хоть сама и не достигла заветной цели, но про балет все знала и твердой рукой направляла дочь по линии искусства, жестко следила за занятиями, неоднократно входила в родительский совет разных школ и групп, помогала готовить даже чужие выпускные акты (до своего девочка не дожила) и ходила на все классные концерты Гали, строго следя за ошибками и волнуясь по поводу четверок.

Несмотря на занятую жизнь, мама ежедневно проверяла уроки Гали, и каждый раз резко делала замечания.

Галя по указанию матери частенько кланялась у домашней палки, специально приделанной в коридоре, но каждый раз плакала от материнских замечаний, что у Любы и Нины есть выворотность, а у нас ошибка природы!

Недостаточная точность на экзаменах была бичом Гали, где-нибудь да и проскакивал сбой.

Крики, крики и слезы ежедневно.

Но и жесткий контроль, никаких поблажек.

Впереди как главный интерес маячил какой-то конкурс (мать всегда ставила цель), который должны были снимать для телевидения, а Галя к тринадцати годам была божественно хороша, рано расцветший бутон с обещаниями пышного и долгого лета после нежной и тощей весны.

Мать много думала о будущем Гали, о том, как девочка устроится в жизни, и мало ли примеров, когда красивая юная балеринка в шортиках и с едва прикрытой грудью, со своими разлетающимися волосами цвета спелой ржи становилась звездой!

А их ошибки никому не заметны, исправляются при монтаже записей, все телевидение на этом основано, да это у нас и не ошибки, так просто, проходим суровую школу детства.

Но вот к Новому году должен был быть готов новый репертуар: казачок, молдовеняска и сольный номер «Думка» (студия была при фольклорном ансамбле, до того дело докатилось). И всюду были промахи!

То есть если так будет, то прости-прощай будущий конкурс, внушала мама дочери.

Как назло, зловредная девка стала жаловаться на то, что ей мешает страх ошибиться. Под этим лозунгом она вообще перестала подходить к палке, а репетировать приезжала на хороших полтора часа позже, педагог забила тревогу, и мать вдумчиво поговорила с Галей. Впереди экзамен!

Галя подтвердила, что не будет танцевать новогодний концерт, и заплакала.

«Хорошо, — сказала мать — ну ладно, тогда надо взять у врача справку об освобождении. А то вообще отчислят из студии. С таким трудом я тебя туда дылду запихнула, такой был конкурс!» — «Нет, я брошу, брошу», — твердила (кричала криком) Галя, вытаращившись буквально.

— Псих, — говорила мать, — псих, давай поговорим, псих.

— Сама, блин, псих, — кричала дочь.

Мать внезапно успокоилась, отстала от Гали (хотя в душе ей кричала, что здесь важна не только ты, что я ежедневно вкладывала в твой балет массу сил, не говоря уже про деньги — так она потом рассказывала подругам, рассылая круги по воде).

Однако через неделю — эта неделя проехала спокойно — мать уговорила Галю (посидишь дома со справкой спокойненько, да и я отдохну от этого позора) — уговорила ее отправиться к врачу.

Вошли через какой-то вход, где висела табличка со страшным названием «Психоневрологический диспансер», и Галя было застопорилась, но мать ей сказала, что справку о переутомлении дадут только здесь, так как болезни никакой нет. Галя возразила, что ей не нужна справка, ходить туда она больше не будет, а мать только вздохнула: «Опять вопрос, подумай обо мне!»

Почему-то Галя подчинилась и пошла, и так все и поехало, кончилось буйным отделением опять.

Галина мать, кстати, оказалась преданной матерью — передачи, цветы, беседы с докторами, подарки от фирмы косметики, билеты на презентации, концерты, всё. Круги шли по воде, подруги восхищались тем мужеством и упорством, с которым несла на себе свой крест бедная мать сумасшедшей.

Мало того, мама забрала Галю из больницы раньше срока. Девочка показалась ей подавленной уж слишком.

Врачи перестарались и сделали из красивого, первосортного, хоть и буйного, подростка какую-то смирную тетку без возраста, с двойным подбородком, брюхом и толстыми ляжками. Тетка, утопая в собственных щеках, глядела на мир мутным взором и тихо отвечала на вопросы.

Это произошло после тридцатидневного карантина по случаю эпидемии гриппа.

Мать уронила слезинку и тут же под расписку заграбастала свое толстое убоище домой, и — о, подвиг матери! — совершила буквально чудо. Бегала один час в день со своей громадной теткой, наняла массажистку, кормила Галю утром, уходя, и вечером. В холодильнике было пусто, гениальная идея.

— Я плохая, — твердила тетка. — Мне надо уйти.

То есть шизофрения в разгаре.

Мать Гали не могла не работать, но она сделала так, что ученики приходили к ней в дом, чтобы контролировать тетку полностью.

Ученики ласково и предупредительно обходились с бедным толстым существом, которое еле волоклось мимо, проходя, допустим в кухню. Причем попусту — в холодильнике был только кефир. Она его пила обливая себе грудь, ела сырые овощи, морковь и капусту, и все это на глазах у учеников: хрум-хрум — грызь — ням-ням, свое хлебало раскрыв с чавканьем.

Тетка не желала читать, хотела только смотреть телевизор, при том она не принимала никаких лекарств, но мать изворачивалась как умела и шприцом вкалывала в кефир дозу успокоительного.

Полгода должно было пройти, прежде чем вернулись все прежние формы, худоба, красота и кошмары. И опять была родная больница. То есть умная мать (слава ей и хвала) не отдала теперь ее, а водила девочку к врачу все в тот же диспансер и уводила ее обратно. И так приучила ее не бояться.

В первый только раз было тяжело, Галя не шла, пришлось уколоть в кефир в полуторном размере и обещать мороженое.

Тогда она двинулась, плохо соображая, врачи были ею довольны, сказали, что прогресс налицо.

Сколько еще было приливов и откатов, рассказов по телефону — ну и дело пришло к тому, что больная заподозрила насчет кефира и вообще перестала есть. То есть она нашла в помойке шприц со следом кефира на игле: умная бестия! Или мать потеряла бдительность.

Начался новый этап борьбы — голодовка. Галя подозревала мать со всей силой воображения заслуженной шизофренички и боялась кусок проглотить, а не то что нормально сесть и поесть. Вот тут и пришлось ее госпитализировать силой. Приехали два санитара.

Галя горько плакала, идя в их объятиях, тихо плакала, понимала, животное, что начнешь биться — посадят опять в буйное.

Видимо, она на всю свою небольшую жизнь сохранила злую память о буйном отделении.

Вот так все и происходило. Мать Гали в кружке преданных, все понимающих подруг, и юная шестнадцатилетняя красотка, худая как скелетик, язва и бич матери.

В больнице ее, разумеется, стали открыто колоть и кормить, но Галя научилась совать палец буквально в пищевод. Вызывала рвоту. Всё разгадали, теперь ее привязывали и кормили через нос в зонд.

Все это докладывали матери, она, бедная, порывалась увезти ребенка домой и через месяц, не обращая внимания на упреждения врачей, заграбастала свое детище с койки невольно плача (врачи на нее профессионально зорко смотрели) и увезла ее домой.

Внимание, это тоже важно: перед их уходом, оформивши все бумажки, завотделением сказала ей быстро (якобы в утешение), что за стенами их больных — «наших больных» — ходит гораздо больше, чем лежит тут. И что надо лечиться всегда всей семьей.

Не только дочкам, но и мамашам, подчеркнула она как бы заботливо.

Так многозначительно она сказала на прощание и быстро пошла, видимо, опасаясь справедливого и язвительного ответа относительно того, кому еще может понадобиться срочное лечение — и этот ответ последовал.

На пороге мать Гали выкрикнула так, что шизофрения болезнь заразная, это известно, в том числе и для врачей заразная, и стукнула кулаком в дверь, и затем ушла со своей дочерью навсегда отсюда, еще быстрее чем врачиха, потому что поняла, что тут все врачи сумасшедшие сами и не могут установить золотую середину, баланс, чтобы лекарствами избавлять чересчур бурных от их активности — но и другими лекарствами оставлять все-таки их личность и кое-какое хотя бы настроение, а не этих выпускать как они Галю выпустили как скотину жвачную.