— Лежи, лежи.

Варя с усилием повернула голову. Если пароход, то почему не качает и нет стука? И где башкиры?

Над головой плакат: «Не пейте сырой воды!», а пониже мелкими буквами: «Остерегайтесь брюшного тифа».

Варя упрямо мотнула головой и села.

— Где это я?

Перед ней на высоком табурете за столом — девушка в белом халате.

— Ты, дорогая, лежи и не разговаривай.

— А пароход?

— Ушёл твой пароход.

— Со мной что-нибудь…

— Лежи, тебе говорят!

Варя легла и отвернулась к стене. Как только девушка куда-то вышла, села опять. Спустив ноги, пальцами потрогала холодный дощатый пол. Ботинки её стояли у стола, платье лежало на табуретке. Губы сохли, и во рту было так, точно она полизала дверную ручку.

Варя встала, натянула платье и, пошатываясь, вышла на середину комнаты. Из окна она увидела гладкую, как стекло, воду, борт жёлтой баржи и какое-то строение. Баржа колыхалась, а может быть, это пол в комнате медленно подымался и опускался… На столике, за которым сидела девушка, лежал раскрытый журнал. Варя заглянула: в разграфлённой странице было аккуратно вписано: «Заболевшая — одна, откуда прибыла — неизвестно, фамилия — неизвестна, итого — одна».

Дверь отворилась, и вошла та девушка в халате. Она взяла Варю за плечо и подтолкнула к койке.

— Не лягу! — сказала Варя. — Не лягу, пока не скажете, где я. У меня что, брюшной тиф?

— Никакой не тиф, а рыбу плохую есть не надо. Куда едешь и откуда?

— Не скажу.

— Это почему же?

— А зачем вы меня с парохода ссадили?

— Дурочка, ты же заболела, не я! Тебе же лучше!

— Нет, не лучше. Мне в Горький надо.

— И доедешь. Поправишься и доедешь.

— Когда?

— Завтра.

Варя покорно и быстро полезла на койку.

— А это здесь что у вас, пристань?

— Не пристань, а комната матери и ребёнка.

— А комната на пристани? Почему она качается?

— На пристани, вот и качается. Спи ты, неуёмная!

— Как называется? Пристань?

— Бахтырская называется. Спи.

Варя высунула голову и прислушалась.

За стенкой говорили двое, наверное с той баржи, их голоса гулко разносились над водой.

Один:

— Я ж им и доказываю, вверх к Горькому идти медленней! А немец тут как тут. На прошлой неделе нефтеналивную за Чебоксарами, болтают, на дно пустил. Сегодня б и идти. К утру на рассвете аккурат в Горьком будем…

Второй:

— Болтают, болтают… А ты слушай меньше. Сегодня и пойдём. Вот только топливо подвезут.

Варя осторожно встала, обулась, бесшумно открыла дверь и вышла на лесенку. От реки тянуло холодом, сыростью. На берегу горели огни, грохотала лебёдка. С баржи опять сказали:

— Через полчаса трогаемся, слышишь?

Надо решаться! Варя быстро вернулась в комнату. Только сейчас она заметила: у койки на табуретке, где раньше лежало платье, стоит стакан молока, на нём горбушка хлеба… Варя взяла со стола клочок бумаги, помогая языком, нацарапала: «Сестра, я уже поправилась и уезжаю в Горький. До свидания! Спасибо, что вылечили». В журнал, в графу с фамилией, аккуратно вписала: «Бурнаева В.». Потом быстро надела жакетку, подумала, выпила приготовленное молоко, сунула горбушку в карман и прикрыла за собой дверь. Сойдя с пристани, она пошла по тропинке к красному мигающему фонарю. Было скользко. Варя несколько раз оступилась и, дойдя до узкой полосы воды, отделявшей баржу от берега, чуть не упала.

С баржи была перекинута тонкая доска. Варя встала на неё и, балансируя руками, перешла на баржу.

Вдруг совсем рядом залаяла собака. От неожиданности Варя чуть не свалилась в воду. Собака замолчала, обнюхала её и потёрлась о голые ноги.

— Пёс, а пёс, — тихо сказала Варя, — ты меня не трогай, хорошо?

— Буян, эй, кто там? — негромко окликнули с другого конца баржи.

Варя подождала. Согнувшись, обошла будку на середине баржи, перелезла через сваленные канаты и ящики. У фонаря на корточках сидели двое. Собака радостно залаяла.

— Кто там? — снова спросил один из сидевших. — Или нет никого?

На берегу зафыркала машина. Мужчины встали, один снял с шеста фонарь, и, помахивая им, оба перешли к другому борту.

Варя ощупала в темноте сваленные друг на друга бочки, пристроилась у края сложенного брезента. Собака неслышно подошла и опять потёрлась о ноги. Варя подвинулась и вдруг почувствовала: кто-то толкает её в бок.

— Села, так не елозь, а сиди! — зашипел чей-то злобный голос.

— Вы… кто? — испугалась Варя.

Брезент зашевелился, пустая бочка отъехала в сторону. Рядом с Варей появилась взъерошенная, обмотанная платком фигура.

— Ой!.. — сказала Варя.

Становилось холодно. Звёзды равнодушно светили на чёрном небе. Баржа тихо покачивалась.

Когда рассвело, оказалось, что их на барже трое. Откуда вылез мальчишка, Варя не знала. Он очутился верхом на бочке, был босоног и сероглаз, стёганая куртка доходила ему до колен, рукава он засучил. Как видно, ночевал он на барже не впервые: спрыгнув с бочки, спокойно подоткнул и прибрал брезент, вытащил из-за ящика красноармейский котелок, зачерпнул воды и умылся.

Взъерошенная старушонка показалась Варе знакомой. Когда же она достала из корзины ломоть сала и, причмокивая, начала есть, Варя вспомнила. Старушонка как будто тоже узнала её.

— От карантина спасаешься, милая? — спросила, поблёскивая глазками.

— От какого карантина?

— Не знаешь разве? В Горький пароходы не пускают — карантин.

— Я ничего не знаю.

Старушонка зачмокала сильней.

Баржа шла едва заметно. Буксирный катер пофыркивал впереди, как сердитый бульдог, и теперь, при свете дня, было видно, что за ним идёт целый караван — три плоские, низко осевшие баржи. Из будки на последней шёл дымок, на верёвке было развешано цветастое бельё, плакал ребёнок.

Варя вздрогнула.

Далеко над лесом, на высоком берегу Волги, отчётливо, но несильно ударил гром — раз, другой… И через короткий промежуток снова: бум-тыр-тра-та-та…

— Стреляют, — весело сказал мальчишка.

Старушонка с ужасом посмотрела на него и закрестилась.

— Зачем стреляют? — спросила Варя.

В небе над лесом выросли круглые белые облачка — одно, другое… И сразу: бум-тра-та-та…

Облачка росли, перемещались, вот от них оторвалась и заскользила по небу чёрная точка. Самолёт!.. Варя закинула голову. Самолёт летел высоко, режущий визг мотора слышался всё сильнее.

— Разведчик. Немецкий, — пояснил мальчишка.

Старушонка ахнула и упала головой в брезент.

— Откуда знаешь, что немецкий? — сказала Варя. — Может, наш, учебный?

Самолёт чиркнул по туче и ушёл за неё. Выстрелы и разрывы сразу стихли. Из-за леса поднялись дружной стайкой ещё три чёрные точки и промчались над Волгой.

— А вот эти — наши. Ястребки!

— Наши… — прошептала Варя.

Впереди заблестело что-то, баржи выплывали на поворот. На высоком берегу вырастали неясные от тумана дома большого города. Уступами спускались к реке серые заборы. И мальчишка уверенно доложил:

— Горький видать. Скоро прибудем.

Их высадили на берег задолго до причала, возле заваливших спуск к воде громадных коричневых брёвен. Мальчишка сразу точно растаял. Старушонку забрал патруль. Причитая, она взгромоздила Варе на колени свою корзину и ушла объясняться. Варе же крикнула: «Сиди тут, стереги!»

Варя сидела на большом шершавом бревне и ждала, но прошло уже больше часа, баржа всё стояла у берега, а старушонка не возвращалась.

Наконец Варе надоело держать корзину, она опустила её на усыпанную щепками землю. Отсюда, с горы, виден был мост, направо круглая башня — нефтехранилище, за ним длинный бетонный забор.

— Всё караулишь? — вдруг спросил кто-то.

Варя подняла голову.

На сложенных штабелями досках сидел верхом исчезнувший мальчишка. Он упирался босыми ногами в выступ доски, белёсые, давно не стриженные волосы ерошил ветер, стёганка распахнулась на груди.