Пока ломовики везут товары,

Остатки ночи предают суду,

Песком полощут горло тротуары,

И клубы дыма борются на льду.

Покамест оглашаются открытья

На полном съезде капель и копыт,

Пока бульвар с простительною прытью

Скамью дождем растительным кропит.

Пока березы, метлы, голодранцы,

Афиши, кошки и столбы скользят

Виденьями влюбленного пространства,

Мы повесть на год отведем назад.

Трещал мороз, деревья вязли в кружке

Пунцовой стужи, пьяной, как крюшон,

Скрипучий сумрак раскупал игрушки

И плыл в ветвях, от дола отрешен.

Посеребренных ног роскошный шорох

Пугал в полете сизых голубей,

Волокся в дыме и висел во взорах

Воздушным лесом елочных цепей,

И солнца диск, едва проспавшись, сразу

Бросался к жженке и, круша сервиз,

Растягивался тут же возле вазы,

Нарезавшись до положенья риз.

Причин средь этой сладкой лихорадки

Нашлось немало, чтобы к Рождеству

Любовь, с сердцами наигравшись в прятки,

Внезапно стала делом наяву.

Был день, Спекторский понял, что не столько

Прекрасна жизнь, и Ольга, и зима,

Как подо льдом открылся ключ жестокий,

Которого исток – она сама.

И чем наплыв у проруби громадней,

И чем его растерянность видней,

И чем она милей и ненаглядней,

Тем ближе срок, и это дело дней.

Поселок дачный, срубленный в дуброве,

Блистал слюдой, переливался льдом,

И целым бором ели, свесив брови,

Брели на полузанесенный дом.

И, набредя, спохватывались: вот он,

Косою ниткой инея исшит,

Вчерашней бурей на живуху сметан,

Пустыню комнат башлыком вершит.

Валясь от гула и людьми покинут,

Ночами бредя шумом полых вод,

Держался тем балкон, что вьюги минут,

Как позапрошлый и как прошлый год.

А там от леса влево, где-то с тылу

Шатая ночь, как воспаленный зуб,

На полустанке лампочка коптила

И жили люди, не снимая шуб.

Забытый дом служил как бы резервом

Кружку людей, знакомых по Москве,

И потому Бухтеевым не первым

Подумалось о нем на Рождестве.

В самом кружке немало было выжиг,

Немало присоседилось извне.

Решили Новый год встречать на лыжах,

Неся расход со всеми наравне.

Их было много, ехавших на встречу.

Опустим планы, сборы, переезд.

О личностях не может быть и речи.

На них поставим лучше тут же крест.

Знаком ли вам сумбур таких компаний,

Благоприятный бурной тайне двух?

Кругом галдят, как бубенцы в тимпане,

От сердцевины отвлекая слух.

Счесть невозможно, сколько новогодних

Встреч было ими спрыснуто в пути.

Они нуждались в фонарях и сходнях,

Чтоб на разъезде с поезда сойти.

Он сплыл, и колесом вдоль чащ ушастых

По шпалам стал ходить, и прогудел

Чугунный мост, и взвыл лесной участок

И разрыдался весь лесной удел.

Ночные тени к кассе стали красться.

Простор был ослепительно волнист.

Толпой ввалились в зал второго класса

Переобуться и нанять возниц.

Не торговались – спьяна люди щедры,

Не многих отрезвляла тишина.

Пожар несло к лесам попутным ветром,

Бренчаньем сбруи, бульканьем вина.

Был снег волнист, окольный путь – извилист,

И каждый шаг готовил им сюрприз.

На розвальнях до колики резвились,

И женский смех, как снег, был серебрист.

«Не слышу. – Это тот, что за березой?

Но я ж не кошка, чтоб впотьмах...» Толчок,

Другой и третий, – и конец обоза

Влетает в лес, как к рыбаку в сачок.

«Особенно же я вам благодарна

За этот такт; за то, что ни с одним...»

Ухаб, другой. – «Ну как?» – А мы на парных.

«А мы кульков своих не отдадим».

На вышке дуло, и, меняя скорость,

То замирали, то неслись часы.

Из сада к окнам стаскивали хворост

Четыре световые полосы.

Внизу смеялись. Лежа на диване,

Он под пол вниз перебирался весь,

Где праздник обгоняло одеванье.

Был третий день их пребыванья здесь.

Дверь врезалась в сугроб на пол-аршина.

Год и на воле явно иссякал.

Рядок обледенелых порошинок

Упал куском с дверного косяка.

И обступила тьма. А ну как срежусь?

Мелькнула мысль, но, зажимая рот,

Ее сняла и опровергла свежесть

К самим перилам кравшихся широт.

В ту ночь еще ребенок годовалый

За полною неопытностью чувств,

Он содрогался. «В случае провала

Какой я новой шуткой отшучусь?»

Закрыв глаза, он ночь, как сок арбуза,

Впивал, и снег, вливаясь в душу, рдел.

Роптала тьма, что год и ей в обузу.

Все порывалось за его предел.

Спустившись вниз, он разом стал в затылок

Пыланью ламп, опилок, подолов,

Лимонов, яблок, колпаков с бутылок

И снежной пыли, ползшей из углов.

Все были в сборе, и гудящей бортью

Бил в переборки радости прилив.

Смеялись, торт черт знает чем испортив,

И фыркали, салат пересолив.

Рассказывать ли, как столпились, сели,

Сидят, встают, – шумят, смеются, пьют?

За рубенсовской росписью веселья

Мы влюбимся, и тут-то нам капут:

Мы влюбимся, тогда конец работе,

И дни пойдут по гулкой мостовой

Скакать через колесные ободья

И колотиться об земь головой.

Висит и так на волоске поэма.

Да и забыться я не вижу средств:

Мы без суда осуждены и немы,

А обнесенный будет вечно трезв.