Н7 с наушниками на голове лежал у открытого окна и, поводя длинным микрофоном из стороны в сторону, слушал, о чем в тот закатный час говорят селяне. Приделанный к той же треноге мощный бинокуляр позволял не только слышать, но и видеть происходящее.
Селяне на то время были не особенно разговорчивы. Большинство молча перемещались по своим дворам и помещениям, собирая забытые за день вещи, заваривая чай или подогревая супы. Кто-то смотрел телевизор, кто-то уже спал. Основными источниками информации для Н 7 стали дети, лежащие в кроватях рядом, и группа подростков у костра в деревенском овраге.
Во втором по счету с угла улицы доме, в темной спальне, восьмилетний мальчик рассказывал своей шестилетней сестре сказку про Соловья-Разбойника.
' – И тогда… – шептал малыш, – из Москвы приехали огромные дяди в пальто до пола и стали ловить маленьких детей. Дети ходили к колодцу пить воду, а дяди как выскочат из кустов, хватают детей и бегут к остановке у магазина. Там у них огромная тоже машина стояла. Дяди пилой с мотором, как у дяди Вити, детям разрезали живот и доставали сердце. Потом его в баночку и везут в Москву, чтобы им денег дали.
А в Москве сердца забирают и вставляют негритятам или нерусским тетям. И вот однажды они подъезжают к остановке, достают пилы и вдруг видят, что на дороге Соловей-Разбойник стоит. У него бляха на ремне из золота с алмазом, вместо одного глаза еще один здоровенный алмаз, зубы золотые и в каждой руке по топору.
«Зачем вы, – говорит Соловей, – моим детишкам сердца пилите. Они мои. Но я их берегу для великой битвы. Вы жадные нерусские москвичи».
И как давай их рубить топорами. Всех изрубил и колеса на машине проколол. Больше дяди в пальто в эту деревню не ездили, Соловья сердить не хотели.
– А где сейчас Соловей? – так же шепотом спросила девочка.
– Ну как где?! – объяснил мальчик. – Негритят ловит. Сердца хочет вернуть, чтобы по-человечески малышей похоронить. Потому что без сердец человек превращается в лешего или кикимору.
От услышанной детской рассказки Н7 стало не по себе. Он достал из кармана комбинезона фляжку с дарственной надписью, правда зашифрованной, и отпил два крупных глотка. Приведя свои нервы в порядок, агент перевел микрофон на костер. Там у огня сидели две подростковые парочки. Одна уже неловко целовалась, а другие переговаривались вполголоса.
– Че ты закурил-то? – смешливо поинтересовалась девочка лет четырнадцати, кутаясь в куртку и наблюдая, как ее ровесник и ухажер прикуривает папиросу.
– И че?! – небрежно отозвался тот. – Я уже три года курю, когда настроение.
– Теперь, что ли, настроение? – прищурилась девочка.
– Кое-какое есть настроение, – важно заявил мальчик. – Дружить с тобой хочу, как вон Санька с Машкой. Чего сидеть? Холодно уже.
– Вот уйду к Соловью в банду, фуру с плеерами бахнем, я тебе десять штук подарю, – пообещал мальчик.
– Не-е, – протянула девочка. – Соловей курящих не берет в банду. Помнишь, он тете Гале, продавщице из магазина у рынка, два пальца ножницами отрезал за то, что она школьникам сигареты продавала? Помнишь?
– Помню, – мрачно отозвался мальчик и бросил папиросу в костер. – Правильно, баловство все это. У курящих руки при стрельбе трясутся. Пойдешь на банк, охрана навалит, ты по пуле в башку каждому, а одному промахнешься, потому что рука трясонется, и он тебя из помпы в животину. Свои же на обратном пути добьют, не в больницу же везти с такой дырой, кишки наружу. Говорят, Соловей тоже из-за этого курить бросил. А Соловей сигары курил. Ему Че Гевара присылал из Бразилии.
– Ты такой умный, Лешечка! – вздохнула девочка, взяла обеими руками мальчика за голову, притянула к себе и чмокнула в губы. – Спасибо, что сегодня списать дал. Могла пару схлопотать, и завтра бы в клуб на праздник не пустили.
Н7 сердито сплюнул и перевел прибор на единственное светящееся окно в монастыре.
Посреди узкой кельи на коленях перед иконами молилась мать Устиния. Молитва ее была следующего содержания: «Огради, Господи, от всякого зла и греха всех православных христиан, а сугубо заблудшего раба Твоего Севастиана. Слаб человек в страстях своих. Вразуми, Владыко, овцу свою, от стада Твоего отбившуюся. Споспешествуй ему на путях спасения».
Н7 не стал дальше слушать бормотание монашки и обратил свое внимание на шоссе. Там, у поворота, стояли две легковые машины с погашенными огнями. Время от времени слышались приглушенные мужские голоса. «Митрохин, ты взвел?» – «Взвел, взвел. Так и по ногам недолго шмальнуть. Скоро он там?» – «С минуты на минуту. Все помните – сразу на поражение! Патроны кончились, рожок сменил и по телу. Вдруг у него жилет какой или кольчуга». – «Ребята, я по большому хочу». – «Дурак, что ли?» – «Дурак не дурак, а на выхлопе трубу ломит. Я быстро сбегаю. Дайте бумажки». – «Лови». – «Чего это?» – «Бланки изъятия». – «Спасибо, брат». – «Иди скорей». – «Я мигом». – «Товарищ капитан, а если гранатой?» – «Отставить гранату, у нас шесть стволов и по четыре рожка на каждый. Годзилу увалим. Только сразу на поражение. Поняли?» – «Поняли».
В нескольких километрах от них, на шоссе, блеснул огонь.
Н7 немедленно перевел бинокуляр туда. Да, ошибки быть не могло – у мотоцикла было три колеса, а значит, на нем ехал Соловей.
Соловей возвращался в усадьбу, то и дело на ходу заглядывая в бумажку со словами песни. Неожиданно его что-то насторожило, он принюхался и вслух заключил: «Менты!»
После чего на ходу соскочил с мотоцикла в придорожные кусты. Зиночка спрыгнула вслед за ним. Мотоцикл продолжал ехать прямо по шоссе. Только в двадцати метрах от припаркованных автомобилей его остановил шквал автоматных очередей. Лавина свинца вмиг изорвала в звонкие клочья хромированный корпус трицикла. Вспыхнули фары.
– Перезарядка? – раздался насмешливый баритон Севастиана за спиной усатого лейтенанта. Сам же лейтенант как-то нелепо всхлипнул и осел на землю.
Соловей неторопливо вытер окровавленное лезвие ножа о рукав куртки, убрал нож за ремень и взял в каждую руку по «маузеру».
– Теперь за дело, однополчане! – призвал он к действию на мгновение замешкавшихся милиционеров.
Наконец лязгнули затворы и застрекотали автоматные очереди. Первой же очередью капитан продырявил старшего сержанта, поскольку вынырнувший из-за машины Соловей ударом ладони отбил ствол капитанского автомата в сторону старшего сержанта. Сам же капитан погиб секундой позже от удара длинными стволами соловьевских «маузеров» прямо в обе глазницы. Севастиан с хрустом провернул стволы в капитанской черепной коробке и нырнул куда-то вбок, чудом увернувшись от двух автоматных очередей. Стрелявшие в него лейтенанты переглянулись и начали палить наугад, вдребезги разнося фары собственных машин. Едва последняя пустая гильза коснулась щербатой поверхности деревенского шоссе, из-за машин вышел целый и невредимый Соловей.