Да, силен я, раз меня приходится оберегать от дружеских приветствий!

Прислонившись спиной к нагретым доскам, я спросил:

— А где Ли?

— Твой тесть решил сам подняться на крышу донжона, посмотреть, не затевает ли чего Хантингдон, — объяснил Тук.

— Ясное дело, затевает! — оскалился Статли. — Он не отвалит, пока не получит наши головы и наше добро! Я так вообще не стал бы впускать его в замок, а уж если впустил бы, то...

— Хантингдон поднял белый щит, — непонятно, как Ричард Ли, на котором было боевое облачение, включая длинную кольчугу с капюшоном и металлические поножи, ухитрился появиться рядом почти бесшумно. — Поэтому мы его впустим и выслушаем все, что он захочет сказать. Только выслушаем, — посмотрев на Вилла, многозначительно подчеркнул рыцарь.

— Само собой! — осклабился Вилл, поглаживая лук.

У всех парней было такое же отличное оружие из испанского тиса, какое появилось у Локсли, только Тук остался верен своему пристрастию к арбалетам.

И пришлось же мне потрудиться, чтобы убедить монаха, что ему не к лицу встречать парламентера с греховным оружием в руках! Но в конце концов я все же его убедил, и, когда заскрипела, поднимаясь, наружная решетка, я сидел напротив нее с арбалетом фриара на правом колене. С оружием я чувствовал себя не таким никчемным — и все-таки вполне понимал парней, которые предусмотрительно встали так, чтобы не получить от меня ненароком в спину арбалетный болт. Поднять арбалет одной рукой я бы сумел без труда, но вот как следует прицелиться было сейчас проблематично.

Снаружи протрубил рожок, Олифант и трое дюжих слуг потянули за цепи, опускающие подъемный мост. Все аутло быстро поправили за спиной колчаны и в последний раз проверили луки. Тук скромно оперся на длинную палку с железными наконечниками, носить которую монашеской братии не возбранялось.

Ричард Ли, стоя впереди всех на неширокой мощеной части двора, терпеливо ждал, пока Олифант и слуги расшевелят сперва внешнюю, а потом внутреннюю решетки. Последняя поднималась целую вечность, судорожными короткими рывками, но наконец все же поднялась, и под ней шагом проехал всадник на вороной лошади — без копья, без щита, только при мече.

Я сразу узнал его по мрачно-гордому лицу, по гербу, вышитому на сюрко: к нам и вправду пожаловал граф Дэвид Хантингдон собственной персоной. Два месяца, проведенные в шкуре благородного сэра Гринлифа, помогли мне достаточно изучить эту породу, чтобы понять — то, что предводитель осаждающих явился в замок один, говорило либо о его стремлении щегольнуть своей храбростью, либо о желании выказать презрение к противнику.

Скорее всего, второе, потому что граф ответил на приветствие Ричарда Ли с ледяной вежливостью и отказался сойти с коня, когда Олифант подошел, чтобы принять у него поводья.

Пожав плечами, сакс отступил и прислонился спиной к большому деревянному барабану, на который наматывалась удерживавшая решетку цепь.

— Должно быть, вы очень спешите, раз не желаете даже спешиться, граф Хантингдон, — Ричарду Ли почти удалось перещеголять в высокомерии могущественного йоркширского лорда. — Я готов выслушать то, что вы хотите сказать.

Хантингдон обвел глазами людей, собравшихся, чтобы его встретить, и я быстро выпрямился, приняв как можно более бравый вид. Разве не видно — я просто присел погреться на солнышке с арбалетом на колене, а повязки ношу так, для форсу?

Задержавшись взглядом на каждом из стрелков не дольше, чем на рыжей кошке, разгуливающей по краю сарая, Дэвид Хантингдон снова уставился на хозяина замка.

—  Я прибыл сюда, чтобы в последний раз воззвать к вашему благоразумию, сэр Ли, — тяжело проговорил он. — Выдайте объявленных вне закона воров, которых вы у себя укрыли, или дайте моим людям войти и забрать аутло. Я делаю это предложение в последний раз. Если вы опять ответите отказом, ваш замок будет сметен с лица земли, владения будут конфискованы, иммунная грамота, дарованная Аннеслею королем Генрихом, будет отнята. И если дойдет до штурма, я не поручусь низа вашу жизнь, ни за жизнь вашей дочери. Так стоит ли рисковать всем, что у вас есть, чтобы спасти от заслуженного наказания подлых воров, грабителей, душегубов?

Ричард Ли поднял руку, унимая ропот аутло.

— А, так вы явились только затем, чтобы повторить свои угрозы, — со скучающим видом пожал плечами он. — Тогда вам придется выслушать прежний ответ. Придите и возьмите! Но пока вам не удалось это сделать, верно? Сколько вы уже потеряли людей — три десятка? Четыре? Пять? Вы потеряете еще больше, коли решитесь на штурм, я обещаю.

— Как бы ему заодно не потерять и свою тупую башку! — гаркнул Вилл. — Будь уверен, Хантингдон, у нас хватит стрел и камней для тебя и твоих ублюдков, хоть бы вы проторчали тут до самого Судного дня!

—  Хватит и еще останется! — подхватил Дик. На сей раз Ричард Ли не пытался утихомирить разбойников, полагая, видимо, что разговор окончен, и еще с минуту йоркширский граф выслушивал насмешки аутло, глядя на гриву коня, ни единым жестом не выдавая своего гнева.

—  Кажется, графу Хантингдону больше нечего сказать! — крикнул наконец Ричард Ли, унимая разошедшихся лесных парней.

—  Вам мне и вправду больше нечего сказать, сэр Ли. — Хантингдон поднял голову. — Теперь я хочу говорить с человеком по имени Робин Локсли.

Вольные стрелки сразу умолкли.

— Есть среди вас тот, кто носит это имя? Робин Локсли, сын Эллен из Халламшира?

— Я — Робин Локсли, — вожак аутло, стоявший слева от остальных, шагнул вперед.

Хантингдон слегка повернулся в седле, чтобы получше его рассмотреть, и я вдруг понял, почему многие жители йоркширских деревень начинали заикаться при одном упоминании имени своего господина. На меня подобное выражение лица: «А что это за жалкое насекомое?» не действовало, но Робин слегка вздрогнул. Неудивительно — страх, который вбивают в тебя с колыбели, трудно вытряхнуть из души полностью и навсегда.

—  Ты — главарь шервудских разбойников? — граф медленно оглядел небритого, грязного стрелка.

Вот уже второй день в Аннеслее никто не мылся, вся вода использовалась только для питья... И для промывания ран, чтоб мне сдохнуть!

Вопрос Хантингдона был задан с интонацией, прозвучавшей оскорбительнее всех недавних насмешек вольных стрелков, и шервудские «волки» немедленно снова ощетинились.

Робин дернул плечом и сдержанно ответил:

—  Да, это я.

Дэвид Хантингдон кивнул, продолжая мерить его взглядом с ног до головы.

—  У меня есть для тебя предложение.

Вот теперь стало совсем тихо — спрыгни сейчас рыжая кошка с крыши сарая, мы бы услышали, как ее лапы касаются камней двора.

— Предложение? — Локсли оперся на лук.

— Ты вернешь награбленное, до последнего пенни, — а я не отошлю тебя в Лондон и не отдам шерифу, а буду судить в Йоркшире. Могу дать слово — мой суд будет милостив, очень милостив. — Хантингдон наклонился вперед. — Клянусь Иоанном, Петром и Павлом, ты получишь жизнь и свободу, разбойник. Теперь решай, стоит ли накопленное тобой добро того, чтобы за него умирать.

Выпрямившись, граф принялся молча ждать ответа Робина Гуда, и все остальные тоже молчали, не сводя глаз с главаря вольных стрелков.

Наконец Робин Гуд тихо спросил:

— А мои люди?

— Что? — приподнял брови Хантингдон.

— Если я отдам вам добычу, что будет с моими людьми?

— С «твоими людьми»? — неподражаемым тоном переспросил граф. — С этим отребьем? — скользнув взглядом по аутло, он пожал плечами. — Они будут отправлены в Лондон, согласно воле государя, и там их наверняка приговорят к повешению за истребление королевских оленей, разбой и грабеж. Тебе дьявольски повезло, Локсли, что ты — мой виллан и подлежишь манориальному суду!

Переступив с ноги на ногу, Робин потер ладонью лицо.

Аутло безмолвно ждали, ждал и Дэвид Хантингдон, мало-помалу начиная проявлять признаки нетерпения.

—  Ну? Что ты решил? — наконец спросил он. Локсли поднял голову и глубоко вздохнул.