2.
Валентина долго не показывалась из детской комнаты. По вздохам и частому сморканию Сергей догадался — плачет. Проснулся оттого, что тётка гладила его по голове мягкой тёплой рукой. Он так и лежал, смежив веки, представляя, что рядом мама. "Сиротинушка! Вот ведь судьба-злодейка…"
Вечером за чаем Серёжа заставил Валю рассказать о письме. Она сначала неохотно цедила фразы про отца-подлюку, мать-страдалицу, и незаметно для себя выложила всё, что знает. Правду, с которой пареньку предстояло жить дальше.
Мать и отец Сергея познакомились на стройке, великой и судьбоносной, как все стройки того времени. Сыграли комсомольскую свадьбу и поселились в отдельной комнате в бараке с перспективой на новую квартиру. Отец был тот ещё труженик — многократный победитель соцсоревнований, обладатель значка "Ударник труда". За ударность однажды ему вручили горящую путевку в Ставропольский край. Прораб, которому она предназначалась, не смог поехать — заболел. Василий тоже было отказался — его объект готовился под сдачу, какой там отдых, но передумал и отправил на экскурсию жену. Галина не работала, дохаживала восьмой месяц беременности. "Ты подумай, да! Бабу на сносях и командировали. У нас ведь как, ну ты знаешь же — не лезет суп, а всё равно давиться будем. Не выбрасывать же на помойку! Ой, горе горькое. Всю жизнь ей эта экскурсия поломала…"
Галина, Галочка… Собралась в один момент, мужа не могла ослушаться. Отдыхающие попутчики оберегали будущую мать, как только могли: в автобусе сажали у окна между колёсами, чтоб не трясло и ветерок обдувал. Отпаивали нарзаном, меняя его на каждой остановке — природный, он быстро мутнел и становился похожим на ржавую воду. Поселили на самом нижнем этаже с тихонею-старушкой. Не спасло. Роды начались во время экскурсии, по дороге из Кисловодска в Пятигорск…
Низкое глинобитное здание с узкими окнами больше походило на хлев или барак, но чтобы больница? Мазанка гордо называлась станичной клиникой, сюда и поместили страдающую от участившихся схваток Галину. "Потерпи-потерпи, не тужься, — учила полная чернобровая хохлушка в белом халате и капроновом платке. — Дыши глубоко. Раздвинь ноги-то. Я кажу, когда тужиться…" В комнате напротив кто-то громко закричал на непонятном Гале языке, дверь распахнулась и выглянула женщина, тоже чернобровая в таком же капроновом платке: "Ханна, подь сюды. Вже родился хлопец у французов…" Несмотря на дикую ноющую боль в спине, Галина разглядела за спиной женщины доктора, немолодого мужчину, и окровавленного покрякивающего младенца, которого он держал за ноги вниз головой. Недолго, краткий миг, но память запечатлела крупную пунцовую родинку в форме полумесяца под левой ягодицей ребёнка. "Что твоя-то? Терпит? Пусть потерпит малость, ты обмой новороженного, а мы тут матерью его займёмся — порвалась, бедная. И не бе не ме по-русски…" Так уж видно совпало, что не одной Галине приспичило рожать на чужой территории. Отмаявшись ещё шесть часов, она выдавила из себя мальчика с тёмными слипшимися волосиками, отливающими медью. "В отца пойдёт," — подумала тогда с гордостью и облегчением. Ей дали успокоительное и разрешили поспать. Сквозь сон она внимала скрипу шин, хлопанью дверей и мягкой певучей речи медсестёр в капроновых платках. Открыв глаза, увидела обеих возле своей кровати. "Хватит спать, кормить пора," — сказала одна, другая взбила подушку и приподняла роженицу за плечи. Принесли сына, туго спеленатого по рукам и ногам в красивом кружевном чепчике.
— Откуда?
— Пущай носит на здоровье! Французы подарили на радостях. И пелёнка ихняя, вона какая отделка-то, глянь-ка!
Действительно, и качество ткани — нежной на ощупь, и рисунок — экзотические попугайчики и бабочки, резко отличалось от грубоватой отечественного производства. Медсёстры Ханна и тёзка Галина рассказали ей о том, как первой в клинику попала француженка Мари Легран, которую вместе с мужем и переводчицей высадил экскурсионный автобус из Минеральных вод.
— Давно такого не видали, чтоб сразу две туристки надумали родить в дороге. Муж ейный очень переживал, извёлся весь. С ним больше возни было, чем с его Марией!
Станица Раковская удобно расположилась в междугорье на пересечении главных туристических маршрутов. Поэтому не составило труда из Ессентуков вызвать скорую помощь для французских путешественников — у Мари не прекращалось кровотечение. Их уже увезли, поэтому так непривычно тихо в клинике.
— А за вами приедут позже, денька через два. Самый раз, как возвращаться из Пятигорска. Не доведется тебе, девонька, поглядеть его красоты. Посадют с дитём в поезд и поедешь домой. До следующего разу. Зато малой твой получит пометку в свидетельстве о рождении, что рождён на Ставрополье.
Малой в это время упорно впивался ртом в полную грудь, насилуя крепкими дёснами Галин сосок.
— Имя-то придумала?
— Серёжа…
— Вот муж обрадуется, когда с готовым дитём явишься. Француз-то от радости чуть сознание не потерял. Три старших дочери и на тебе — сын! Назвали они его чудно — Жереми, как лошадь.
— Ну почему лошадь? — встряла тёзка Галина. — Может на ихнем языке это самое ни есть красивое имячко…
В гостинице Галя первый раз перепеленала ребёнка в новый купленный комплект простынок: сначала в ситцевую на марлевый подгузник, затем во фланелевую. Ребёнок жмурился в неё синеватыми глазками, не понимая, отчего так трясутся худые обнаженные руки…
— Вот как бывает, Серёженька! Увидела сестра пятно твоё родимое на попке и постарела лет на десять сразу. Куда бежать, кому в ноги кинуться — никто не поможет. Французы те уехали в неизвестном направлении с её кровиночкой. Им тоже, небось, нелегко, если догадались. Мужу Галя ничего тогда не открыла, так он что, злодей, заподозрил — будто ты нагуляный, не его. Уехал снова на какую-то стройку, да там и пропал…
— Почему же мама мне не рассказала обо всем?
— Пишет, не хотела тебе жизнь портить. Что толку говорить — Франция далёко, документов никаких. Пишет, что запомнила лишь фамилию — Легран. И что сына её зовут теперь Жереми Легран. Если, конечно, французы не передумали… Мало ли Легранов там, небось как у нас Ивановых…
Сергей погостил у Вали пару дней и собрался в обратную дорогу. Как она ни уговаривала его остаться — не уговорила. Кто он ей? Посторонний. В этот раз юноша осиротел по-настоящему.
3.
Подав творческую заявку в Самиздат, Инна отложила рукопись на дальнюю полку и занялась насущными делами. Саша изрядно подрос и вытянулся, фигурой и манерами всё явственнее напоминая беглого отца Славика. В шесть лет он умел читать, писать печатными буквами и считать до ста. Мог бы и до тысячи, но не было такой необходимости, а в пустую тратить время мальчик не любил. Остро встал вопрос о его образовании. Он обострился ещё в пять лет — Инна много времени проводила за чтением и беседой с сыном, а когда срочно исчезала — загружала мальчика работой, больше интеллектуальной. Шов на губе зарубцевался, похожий на православный крест с двумя перекладинками и неровной галочкой внизу. Говорить и есть мешала широкая щель на десне. Встречаясь со сверстниками на улице или в поликлинике, Саша стеснялся её обнаружить и низко опускал голову — резко, так, что мама боялась за прочность худенькой шейки. По этой же причине мать и сын оттягивали решение школьного вопроса.
Педиатр Наталья Семёновна, с рождения наблюдающая Сашу, посоветовала Инне съездить за город и познакомиться со школой-интернатом санаторного типа для детей-инвалидов. "Вам непременно там понравится: чистый воздух, лес, добрые воспитатели. Детишки разные там живут, и умственно недостаточные, и физически… Но атмосфера — на зависть здоровым. Животных много в хозяйстве: есть даже лошадь своя. Обязательно загляните туда и Александра прихватите." Что Инна и сделала.
Интернат расположился в каменном двухэтажном здании — некогда шикарной обкомовской даче. Обком реорганизовали, а дача, став никому ненужной, обветшала и местами осыпалась. В таком виде она перешла в ведение отдела здравоохранения. Её подремонтировали, утеплили и заселили больными детишками. Теми, кто в силу своей неполноценности испытывал сложности в общении с окружающим миром и его обитателями. В день, когда семья Литвиновых переступила порог интерната, ему исполнилось целых три года. Улыбчивые лица, запах смоляных дров и неторопливый ритм жизни покорили Инну и успокоили. Ожидая директора, она наблюдала сценку между мальчиком лет семи и пожилой женщиной в длинном ситцевом платье и клетчатом переднике. Мальчик взбирался с ногами на подоконник и пытался запихнуть в рот розовато-красный листик свинячьего уха — кислый вкус его Инна помнила из собственного детства. Женщина, осторожно обняв травоядного гурмана за плечи, снимала на землю и обтирала покусанное растение марлечкой. Она победила своим упорством и выдержкой — ребёнок просто устал и потерял интерес к цветку. Ни одного обидного слова на высокой ноте Инна не услышала. По коридору слева, к ней приближалась очень полная женщина средних лет. "Здравствуйте, Вы не меня ждёте?" — это была заведующая школы-интерната Светлана Калинина. В уютном крохотном кабинетике она едва поместилась за школьным полированным столом и пригласила гостью сесть напротив. Стены в кабинетике украшали календарь, множество дипломов и почетных грамот. "Всё своё вожу с собой, — предугадала Иннин интерес Светлана Фёдоровна. — Как-то не принято у нас хвастать достижениями, а я считаю, что достижения-то как раз и характеризуют нас лучше всего. Так что гости школы встречают меня не по одёжке, а по дипломам. Вон тот, самый верхний и выцветший, мой аттестат об окончании педагогического училища. Под ним — институтский, я дипломированный учитель начальных классов. Долго в школе проработала. Те две грамоты сбоку, которые Вас особо заинтересовали, победы в спорте — в прошлом я пловчиха. В тот угол не смотрите, — заведующая небрежно махнула рукой, — там сертифицированные подтверждения о прохождении курсов повышения квалификации. Заумные лекции, оторванные от настоящей школьной жизни профессора. Вот самый ценный мой диплом, из цветной бумаги с неровными краями. Дети подарили на день рождения…" На оранжевой бумаге крупными буквами было написано: "Калининой Светлане Фёдоровне — любимому директору от всех воспитанников и персонала". Красная волнистая рамочка обрамляла текст и аппликацию из цветов и бабочек. Тёплый светлый листик.