Полина давно решила, что шить будет Тамаре и не что иное, как кардиган. Она много и подолгу листала семейные альбомы Цхеладзе, вглядывалась в портреты девушки, написанные маслом, наблюдала за её плавными движениями и летящей походкой. Не ускользнул от юной портнихи и стиль одежды, предпочитаемый Тамрико в будни и праздники — её любовь к прямым и трапециевидным силуэтам. В одной из своих прошлых жизней дочь Гии Цхеладзе обязательно была испанкой, красивой, гордой, независимой сеньорой, разбивающей сердца и благословляющей на подвиги. Генетическая память той жизни зажигала девушку в танце, позволяла на какое-то время войти в себя — давнюю, забыв о настоящем.
В шкафу-купе на самой нижней полке томился в ожидании своего часа песочный норковый палантин из Тамариного детства. Легко расставаясь со старыми вещами в пользу многочисленных родственников, его единственного девушка хранила и лелеяла. На свой страх и риск Полина решила вдохнуть в него новую жизнь. Раньше ей приходилось иметь дело лишь с куцыми лисьими спинками и оленьими шкурами, а тут — густая переливающаяся норка! Пальцы млеют от прикосновения… Норка-норочка, не тебя ли бедную дерзко кромсают на мелкие-премелкие кусочки грубые портняжьи ножницы? Кружки, звёздочки, витые огурцы. У Полины никогда не было подобной роскоши, это облегчило задачу порчи чужого имущества, но, несмотря на отчаянность предпринятого шага, она чутко слушала шаги и шорохи за дверью. "Тамарка убьёт меня, если увидит! Я должна успеть. Должна…" Меховые частички одна за другой усеивали детали пальто: спинку, полочки, рукава и бо-ольшой сюрприз в духе Испании — мантилью. Именно мантилья навела Полину на мысль о меховом кружеве. Ей и раньше нравилось придумывать всякие необычные замысловатые орнаменты. Рука, послушная фантазии, двигалась в одном с ней ритме…
Очень долго оттягивала швея-новатор момент истины. До тех пор, пока Тамрико сама не обнаружила пропажу из шкафа любимого палантина. Гия Давидович застал дочь в слезах, отчаянии и груде разбросанной по полу одежды.
— Что случилось, вах!
Полина в это время пряталась за его широкой спиной.
— Пока не знаю… Помнишь мою старенькую меховую накидку? Иногда, когда мне грустно, я глажу мех, вспоминаю детство и становится легче. А сейчас я не нашла её. Папа, я в растерянности!
Поля мысленно перекрестилась и вынырнула из укрытия:
— Я виновата. Убей меня!
Гия развернул девочку лицом к себе и заглянул в глаза:
— А теперь медленно и внятно — в чём ты виновата?
— Я взяла Тамарин палантин и никому ничего не сказала.
— У тебя была веская причина сделать это или ты просто не знала, как он дорог Тамаре?
— Знала… Но это и есть причина, почему я его выбрала.
Оба, отец и дочь, смотрели на неё с надеждой. Тамара надеялась немедленно вернуть друга на место, Гия Давидович — не допустить размолвки между девушками. Жаль, придется огорчить отца и дочь.
— Тамар, прости меня, я порезала мех на мелкие кусочки…
— Как порезала? — одновременно вырвалось с двух сторон с характерным грузинским акцентом.
— Ты часто плакала над ним… Ну, я и решила, в общем, тебе может не понравиться. Пошли, покажу.
Путь до комнатки с хитроумной многофункциональной швейной машинкой тянулся бесконечно долго. Они плелись и плелись, напоминая себе похоронную процессию, пока не уперлись лбом в искомую дверь…
14.
Сцену знакомства с модифицированным норковым палантином Инна любила больше всего. Пользуясь авторским правом, она приукрасила её, усилив эпитетами и художественно дофантазировав до нужной кондиции. А было всё гораздо проще и, главное, быстрей по времени. Расстроенная Тамара глазам своим не поверила, увидев странное коротенькое пальто без пуговиц, аккуратно повешенное на плечики. Меховые соты, скомбинированные из пушистых кусочков, покрывали мягкую ворсистую ткань, сливаясь с ней цветом и подпушкой. Внутренняя двойная подкладка изо льна, простёганная ромбиками, плотностью ткани держала форму. "Н-да…" — вздохнул Гия Давидович, втайне радуясь вкусу и изобретательности юной мастерицы. Накинув кардиган на плечи обомлевшей дочери, он покрутил её вокруг невидимой оси: "Нравится?" Она, эта избалованная валютными магазинами и заграничными каталогами модница, лишь зачарованно кивнула.
1.
Тридцать три несчастья — это и про него. Жизнь дала трещину в самом зачатке, и если бы Сергей не обладал недюжинной силой воли — наверняка доломался бы рано или поздно. Через два года после его рождения их с матерью бросил отец. Что это были за годы!.. Постоянные склоки, унижения, слёзы. "Шлюха, проститутка! Нагулянного мне хотела подсунуть?" Когда за "папой" захлопнулась дверь, дом наполнила тишина. Она поселилась вместе с ними навсегда, не желая выветриваться в форточку и просачиваться сквозь плинтуса. Мать не спилась, не приводила беспризорных дяденек. Молчала. Целых десять лет. Что только не придумывал Серёга, стремясь вывести её из состояния тишины. Стирал бельё, мыл полы, варил суп с лавровым листом и картошкой. Самым большим достижением в борьбе за мать была её улыбка.
Через десять лет она умерла — внезапно стало нечем дышать, тупая нарастающая боль под грудью и страшный колокольный звон в ушах. Поминальный… "Сердечный приступ," — констатировал врач, уставший делать ей искусственное дыхание. Скорая приехала слишком поздно, лежащая на полу женщина уже несколько минут была мертва. Но пристальный взгляд её ребёнка заставил доктора встать на колени и делать невозможное…
Сережа рос похожим на цыганёнка: иссиня-черные кудри, прокопченный загар, близко посаженные карие глаза. Сын белёсой матери и рыжего, щедро посыпанного веснушками отца, образ которого давно помутнел в памяти. Остались одни веснушки. Государство сироту не забыло — поменялось с ним жилплощадью. Серёга переехал в детдом, а его квартира отошла жилуправлению вместе с тишиной. В детском доме его били, проверяя на прочность, старшие дети. Разворовали нехитрые пожитки. Спасти удалось лишь перочинный нож-складешок и коробку с фотографиями. Коробка была красивая — жестяная, с зеленью и позолотой, из-под английского чая. Он сам подарил её девочке Вере Романовой — молчаливая, она напоминала маму Галю. Мамина фотокарточка и письма перекочевали в полиэтиленовый пакет. Одно из писем, адресованное сестре Вале в Мурманскую область, лежало запечатанным. Наверное, мама не успела его отправить, или не захотела… Узнать это можно только одним способом. Но Сергей не решался. Часто доставал конверт из шуршащего пакета, ощупывал, даже нюхал, воскрешая в душе облик матери. Удивлялся его пухлости — неужели мама знала слов больше, чем произносила вслух?
После восьмилетки поступил в училище на штукатура-маляра. Пробовал выпивать, куражиться со сверстниками — не понравилось. Девчонки на него не заглядывались, почему-то принимая за "лицо цыганской национальности". Иногда, рассматривая себя в зеркале, он и сам недоумевал — в кого пошёл такой чёрный? Окончив училище, решил проведать мамину сестру — единственную свою родственницу. Купил билет на сэкономленные деньги и двинул в Мурманскую область. Сойдя с поезда, Сергей вмиг замерз от липкой влажности, сдобренной ледяной крошкой, и задохнулся от сильного пронизывающего ветра. Да, не курорт, прямо скажем! И экипировочка не для северных широт: болоньевая ветровка, вельветовые джинсы и парусиновые тапки на резиновой подошве. Денежный запас на исходе, вся надежда — найти тётку поскорее. Ему повезло, Валентина жила в пятом доме на улице Военно-Морского Флота, как и было выведено на конверте маминой рукой. Встретила его приветливо, накормила щами с мозговой косточкой, жареной треской. Впервые за долгие годы Серёжа почувствовал себя дома. В отличие от молчаливой скрытной сестры, Валя трещала без умолку. Рассказала племяннику всё-всё про себя и Галину в детстве. Оказалось, что сёстрами они считались сводными, по отцу. Он за свою долгую жизнь успел осчастливить браком трёх жен. Первым двум подарил по дочке, а последней, нынешней и доселе здравствующей, помог растить её собственных. "Нет, ты представляешь, — сыпала Валя словами, — и Галькину, и мою мать бросил, а с Нинкой живёт! И девчонок ейных на ноги поставил, замуж отдал!" Валин муж ловил рыбу в Баренцевом море, дети — двое мальцов-погодок — учились школе-интернате. С порога ощущалась нехватка собеседника. "Володя придет ненадолго из плавания, ой наговоримся! Про всё — про всё. Без утайки." Постепенно, слово за слово, Серёжа вывел тётку на больную и жизненно важную для себя тему. Но прежде отдал старинное нераспечатанное письмо.