— Мне бы не актером надо быть, а музыкантом.

— Почему вы так думаете?

— Легко руками размахиваю. Каждому капельмейстеру насчет маханья-то могу нос утереть.

Про Виноградова существует много курьезных рассказов, из которых в памяти моей сохраняется, впрочем, очень немного.

Однажды при нем разговаривали о музыке. Кто-то рассказывал про какого-то молодого скрипача, подающего большие надежды.

— Я слышал, как он сыграл одну из самых труднейших пьес a livre ouvert, — закончил рассказчик с пафосом, — и, признаюсь, вынес такое впечатление, какого уже давно не испытывал от игры даже знаменитостей…

Василий Иванович, всегда любивший прихвастнуть своими мнимыми познаниями, ввязался в разговор и сказал:

— Я это самое тоже слышал.

— Что «это»?

— Да вот эту самую пьесу, о которой вы говорите…

— Какую?

— Ну, вот эту… как ее? Аливу увер…

У Виноградова была собака, из породы черных пуделей, и называлась она Отелка. Он ее очень любил и возил повсюду с собой, как бы ни была велика дорога. Во время его службы в Киеве, один из актеров, ставивший в свой бенефис полуоперную пьесу «Кетли» и игравший роль Сен-Вилля, просить Василия Ивановича уступить ему на один вечер Отелку, — Зачем? — спрашивает Виноградов.

— Для эффекта. Я выйду с ней на сцену, и это произведет фурор.

— Она у меня не очень дрессирована, так что я не доверяю ее артистическим способностям. Навряд выполнит она свою роль.

— Я с ней пройду ее партию, — заметил актер и попросил, чтобы собака ему была вручена тотчас же для того, чтобы она попривыкла к нему заблаговременно.

На репетиции Отелка вел себя превосходно. Смело выходил на сцену и цельности впечатления не нарушал ни одним лишним движением. Собачье подчинение бенефициант гордо приписывал своему уменью обращаться с животными и заранее предвкушал успех явления с собакой.

Наступил день спектакля. Подошла сцепа выхода бенефицианта с Отелкой. При появлении виновника торжества раздался гром аплодисментов. Отелка, не ожидавший такой торжественной встречи, попятился было назад, но вовремя был остановлен. Ярко освещенный зал так же угнетающе подействовал на него. Он начал пугливо озираться по сторонам и при пении бенефицианта взвыл на весь театр. Напрасно певец сдерживал анти-музыкальную собаку, — она еще пуще заливалась на высоких нотах и так развеселила публику, что гомерический смех не прекращался до тех пор, пока не опустили занавеса. Так, к полному огорчению несчастного бенефицианта, эффектная сцена, на которую он возлагал большие надежды, и пропала окончательно [56].

Теперь возвращаюсь к моему приезду в Харьков. Только что я вошел в гостиницу, как Виноградов с торжественным видом произнес:

— А вот и прекрасно, что нынче приехали. Таким зрелищем угощу, что пальчики оближете.

— Что же это за зрелище?

— Невиданное!

— Да, что такое?

— Сегодня ночью пойдем в городской сад и посмотрим, как полиция будет мошенников ловить.

— Помилуйте, какое же это зрелище?

— Восхитительное. Мы тоже поможем полиции…

— Что вы, что вы, Василий Иванович! — с ужасом воскликнул я. — Да нам там шею свернут.

— Эво! А руки-то нам на что даны?!

— Во всяком случае не для того, чтобы заниматься ловлей бродяг…

— Так, значит, отказываетесь?

— Отказываюсь.

— Жаль! Пропускаете случай полюбоваться на «замечательные типы».

Вечером, когда я пошел в свой номер спать, Виноградов отправился в городской сад на охоту за мошенниками.

Утром, встретясь с ним, я, разумеется, прежде всего поспешил осведомиться о результатах его ночных наблюдений.

— Очень хорошо, многих словили, только у меня что-то правый бок побаливает…

— Уж не вступали ли в борьбу с кем-нибудь?

— Вступать не вступал, но какой-то негодяй впотьмах чуть меня с ног не сшиб.

Через несколько дней мы собрались в дорогу и поехали в Таганрог, куда заранее были отправлены все наши вещи. Виноградов поехал всей семьей: с женой и воспитанницей своей, тогда очень маленькой девочкой [57].

По приезде в Таганрог, мы сели на пароход и поплыли в Керчь по Азовскому морю.

Нас изрядно покачало, и в Керчь мы приехали расслабленные, измученные, однако продолжительного отдыха себе не позволили и, пересев на пароход «Великий князь Михаил», отправились через Сухум в Поти.

Город Поти произвел на нас самое отвратительное впечатление. Начать с того, что мы не нашли там ни одного экипажа. Наш багаж тащили в гостиницу рабочие на руках, и сами мы после утомительной дороги должны были идти пешком. Поти — это гнездо знаменитой кавказской лихорадки. При страшной жаре там царит постоянная сырость, следствием которой является такая масса лягушек, что весь вечер и всю ночь город наполнен звуками их противного кваканья, удручающе действующего на нервы не только приезжих, но даже и коренных обывателей.

В гостинице нас встретили тоже не гостеприимно. Свободною оказалась одна только маленькая и грязная комната, в которой, конечно, и поместили Виноградова с его семейством, а я принужден был устроить себе ночлег в коридоре, на импровизированной постели, составленной из нескольких стульев. Избежать ночлега в Поти никак было нельзя, потому что поезд в Тифлис отправлялся только один раз в сутки, а именно в 4 часа утра.

Часов в 6–7 вечера, когда деловая жизнь города сменяется отдыхом и когда по городу начинаются «прогулки», служившие тогда единственным развлечением для жителей, Виноградов оделся в свой истасканный серый халат, ноги обул в туфли и отправился «сделать променаж» по бульвару, предварительно убедив меня составить ему компанию.

— В халате-то? — изумился я.

— Ничего не значит. — серьезно ответил Василий Иванович. — Это город иностранный, и меня примут за своего.

— Но ведь вы здесь еще никого не видели в таком эксцентричном костюме?

— Это все равно. Если и не носят здесь халатов, то подумают, что у нас в Петербурге так одеваются.

— Но неужели вы думаете, что здешние жители так наивны?

— Эво! Конечно, здесь ведь глушь.

Мы вышли на городской бульвар. Там было очень много народа. Все нас не без удивления рассматривали, и до слуха моего донеслось одно из характерных замечаний:

— Должно быть, этот господин сумасшедшего отца водит!

В ту же ночь мы выбрались из Поти. Тогда только что строившаяся еще Поти-Тифлисская железная дорога не имела ни вокзала, ни станции, вместо которой стояли убогие шалаши. И прежде, чем добраться до полотна дороги, нам пришлось переправляться на пароме, при крайне неудобных условиях. Не легче было и на самой железной дороге, где нам несколько раз приходилось перебираться из вагона в вагон, благодаря тому, что не вся линия была пригодна для прихода одного поезда. В силу каких-то сомнений нас заставляли пересаживаться.

LII

Тифлис произвел на меня тоже грустное впечатление. Город крайне скучный, серый и дикий. В нем все как-то чуждо, неуклюже и резко до неприятности. Невыносимая жара действует на организм ослабляюще и вместе с тем раздражающе. К довершению всего, тифлисская прислуга так убийственна, до того груба, ленива и алчна, что в состоянии довести до бешенства самого спокойного, миролюбивого человека. До такой степени все это отравило мое спокойствие, что я имел поползновение уехать обратно, не дожидаясь дебюта. Но меня чуть не насильно удержали…

Виноградов тоже не вынес жизни в гостинице: он нанял меблированную квартиру и с большим комфортом в ней поместился. Он обзавелся своим собственным хозяйством и нанял повара, молодого персиянина, по имени Жозеф, который в первый же день своей службы сумел не угодить своему господину. Василий Иванович является с репетиции домой и требует подавать обед.