При первом же его визите, я с ним сошелся, и затем мы виделись довольно часто. Он нравился мне, и я, по силе возможности, ему протежировал. Мои старания не пропали даром, и в конце-концов он добился желанных результатов.

Измайлов рассказал мне, что он — бывший вольноприходяший ученик нашего театрального училища и уже с год назад выпущен на службу в труппу немецкого театра. Свой рассказ он пересыпал остротами и прибаутками и, между прочим, упомянул, что не знает того языка, на котором играет.

— Как же это так?

— А изволите ли видеть, — продолжал он, с наслаждением втягивая в себя чуть не горсть нюхательного табаку, — я учился здесь долго «и танцам, и пению, и нежностям, и вздохам», но так как я ни слова не знал по-немецки, что отлично было известно моему ближайшему начальству и профессорам, то меня и выпустили в тевтонскую труппу. Это всем им казалось новым и оригинальным, из меня, так сказать, сделали пионера…

— Что же вы делаете в немецком театре? Не зная языка, вы там ничего не добьетесь.

— Я это и сам так думаю, но начальству с горы виднее… Стараюсь всеми силами походить на немца и в каникулы непременно выращу на шее бороду, благодаря которой у меня получится художественный тип бюргера. Теперь же я усердно исполняю обязанности выходного актера.

Улучив удобную минуту. Измайлов сказал мне однажды:

— Моя мечта — перейти в русскую драматическую труппу, и вы сделали бы для меня громадное одолжение, познакомив с Василько-Петровым… Не выйдет ли из меня путного чего-нибудь под его руководством?

Я исполнил его желание, и вскоре, по ходатайству Василия Петровича, Измайлов был переведен из немецкого театра в русский, где ему и поручили обязанности помощника режиссера. С этого-то времени и начинается его известность. Я перезнакомил его со всеми, и он успешно поддержал мою рекомендацию. Измайлов везде был желанным гостем и так умел всякому понравиться, что многие души в нем не чаяли. Впрочем, это продолжалось не долго. Владимирский предводитель дворянства М. И. Огарев (муж артистки A. М. Читау), занимавшийся антрепризой в г. Владимире, пригласил Василия Васильевича к себе в качестве актера на первые роли и вместе с тем режиссером.

Во время своего краткого пребывания в Александринском театре, Измайлов сумел прекрасно себя зарекомендовать. Каждой актрисе и актеру он всегда находил сказать что-нибудь приятное. При случае умел повеселить, рассмешить, утешить и услужить. И в это же время про каждого успевал пустить в ход шуточку, анекдот и пр.

Однажды он ловко переложил монолог Фамусова о Москве из второго действия «Горя от ума», применив его к тогдашним театральным порядкам. Измайлов замечательно удачно имитировал московского актера С. В. Шумского и петербургского В. В. Самойлова, в ролях которого впоследствии часто выступал на провинциальных сценах.

В домашней жизни Измайлов был тоже курьезным человеком. Например, будучи уже взрослым человеком, он боялся своей матери, с которой никогда и ни при каких обстоятельствах не расставался. При ее замечаниях и выговорах он положительно терялся и впадал в глубокое уныние. Василий Васильевич получил вполне женское воспитание: умел шить, вязать, вышивать и пр. На женщин Измайлов смотрел только идеально, и все его нежности заключались лишь в почтительном целовании ручек. Бывая со мной в знакомых домах, он подчас очень смешил своими замечаниями и наблюдениями над окружающими.

За кулисами он всегда отличался различными выходками и юмористическими ответами. Второстепенная актриса Z., игравшая в какой-то светской комедии роль баронессы, кровной аристократки, так эксцентрично вырядилась и накрасилась, что сделалась по наружному виду прямо-таки неприличной особой. Перед выходом на сцену она обращается к Измайлову с вопросом, напрашиваясь на комплимент:

— Василий Васильевич, как вы меня находите? Мне все кажется, что я мало похожа на баронессу.

Тот осмотрел ее внимательно и пресерьезно ответил:

— Нет-с… отчего же?.. Бывают и такие…

— Мне думается, что я недостаточно загримирована?

Не скажите!.. Я даже один раз видел такую.

Прослужив сезон во Владимире у М. И. Огарева, Измайлов возвратился снова на императорскую сцену. Он сыграл на пробном спектакле роль Чацкого и Жадова. Успех был незначительный, но тем не менее он был оставлен на службе при Александринском театре. Однако ему не везло: хороших ролей ему не поручали, и он долгое время сидел на выходах. На это он жестоко обижался, и когда, наконец, терпение его лопнуло, он обратился к режиссеру Е. И. Воронову с требованием поставить специально для него драму «Ришелье».

— Эх, г. Измайлов, — ответил на это Воронов, любивший порезонерствовать, — предоставьте нам знать, что следует вам играть, и не просите таких ролей, которых не сможете исполнить.

— Почему же не могу?

— Нельзя вам играть ответственные роли, поверьте моей долголетней опытности.

— Почему же нельзя? — задорно переспросил Измайлов. — Потрудитесь, Евгений Иванович, пояснить. Мне это очень важно, интересно знать.

— Таланта нет! — не задумываясь отрезал режиссер.

Измайлов не перенес равнодушия начальства, вышел в отставку и начал искать заработка на частных сценах. Однако, заработки эти были так незначительны, что Измайлов спознался с нуждою и впал в крайность. Тут уже без всякого удержа предался он пьянству и в короткое время опустился до неузнаваемости. Попытки друзей удержать его от этой разрушительной страсти были напрасны. Антрепренеры стали его избегать, потому что появляться па сцене «в своем виде» он уже не стал вовсе; нередко случалось, что из-за него приходилось отменять спектакли. Пробовали с Измайловым нянчиться, т. е. в день спектакля оберегать его, но и это было бесполезно, потому что он все-таки изловчался к вечеру быть в слишком высоких градусах.

Однажды он был причиною такого забавного случая.

Устроитель спектаклей в Царскосельском клубе N. пригласил его участвовать в какой-то драме. Желая сохранить Василия Васильевича в трезвом состоянии, он вывез его из Петербурга и привез в Царское Село под собственным присмотром. Приехав в клуб, устроитель прежде всего бросился в буфет и сказал буфетчику:

— Есть тут актер Измайлов…. худой, тощий… старик… Пожалуйста, ни одной капли водки ему не давайте…

— Слушаю!

— Если же вы отпустите ему хоть только рюмки водки, придется спектакль отложить…

Чтобы запугать буфетчика, устроитель пустился на хитрость и налгал на Измайлова:

— Да и, кроме того, он обладает ужасно скандальным нравом: чуть выпьет — тотчас начинает ни с того ни с сего рамы высаживать… Все стекла вам переколотит…

Буфетчик поклялся Василия Васильевича приметить и водки ему не давать.

Кто-то, слышавший приказание устроителя, шутя и насмехаясь, сообщил об этом Измайлову, который сейчас же отправляется в буфет и таинственно говорит буфетчику:

— Есть у вас в труппе актер Измайлов, вы не давайте ему водки.

— Меня об этом уж предупреждали…

— И отлично!.. А мне нацедите-ка рюмочку, да вон ту, которая побольше…

Василий Васильевич выпил, закусил и снова заговорил…

— Этот Измайлов удивительный пьянчуга!..

— Да-с, говорят…

— И при том буян, — продолжает мистифицировать Измайлов.

— Любит стекла бить, — добавляет буфетчик.

— Вот именно. — соглашается Василий Васильевич и, переменяя тон, произносит, указывая на рюмку: — налейте-ка еще!

Выпивает и, после небольшой паузы, убедительным голосом говорит:

— Так уж, пожалуйста, не давайте ему водки.

— Будьте покойны — капли не увидит.

— Пожалуйста! A то натрескается, как подлец, и спектакль не состоится…

— Да уж не беспокойтесь — к буфету не подпущу.

— Пожалуйста, убедительно вас прошу!

— Ладно, ладно…

— А мне налейте-ка еще, да уж не в рюмочку, а в стаканчик.

Измайлов захмелел, насупился и, после еще выпитых двух стаканов водки, сложил руки на груди крестом и строго спросил буфетчика: