После этого чтения сейчас же, не выходя из-за стола, все присутствующие пропели «многая лета». Сосницкий всем происходившим был тронут до слез.

Вообще день этот прошел весело, шумно и свежо сохранился в моей памяти. Покойный артист Алексей Михайлович Максимов так подгулял, что в конце вечера у него вдруг потемнело в глазах. Когда нужно было увозить его домой, он громко заявлял:

— Темно! Свету, как можно больше свету!. Давайте огня! Еще, еще и еще!

И он до тех пор не вышел из квартиры Леонидова, пока не расставили по всей лестнице, чуть не на каждой ступени по свечке, причем двое сопровождали его до самой кареты с большими массивными канделябрами.

Это празднество было увертюрой настоящему торжеству, имевшему место в зале Руадзе, ныне Кононова, 22-го марта 1861 года. На этом юбилее присутствовали два директора императорских театров: только что вышедший в отставку A. М. Гедеонов и вновь поступивший А. И. Сабуров. Из Москвы, в качестве депутатов, приехали знаменитый М. С. Щепкин и С. В. Шумский, приветствовавшие Ивана Ивановича адресом от московской императорской труппы. Не было недостатка в литераторах, ученых и самых знатных людях из высшего столичного общества, не говоря уже о полном сборе всего артистического мира Петербурга.

Зал был великолепно декорирован. Оркестр русской оперы с капельмейстером К. Н. Лядовым во главе. Бюст Сосницкого возвышался эффектно среди зелени у главной стены. Все собрались заранее до появления юбиляра, за которым поехали старейшие из артистов: певец О. А. Петров, заслуженный балетный артист Н. О. Гольц и П. А. Каратыгин.

Иван Иванович был встречен всеми еще на лестнице. Музыка гремела. Его ввели в зало, где первые поздравления начались от женщин, которые, чуть не рыдая, приветствовали его и поднесли от артистов золотой лавровый венок. Прежде всех говорила Е. Н. Жулева, вслед же за ней покойная Ю. Н. Линская, и до того расчувствовалась, что, прочтя поздравительное стихотворение, поклонилась Сосницкому в ноги, чем несказанно его сконфузила и смутила также точно, как и тогдашний режиссер немецкой труппы Толлерт, который в свою очередь, прочитав бесподобные немецкие стихи, схватил руку юбиляра и поцеловал ее. Шумский прочел адрес московских артистов, и потом начались общие поздравления, поцелуи и слезы. После этого оба директора, Гедеонов и Сабуров, взяли под руки Ивана Ивановича, торжественно повели к обеденному столу и, усадив его на главное место, сами поместились с ним рядом, по обеим сторонам. Музыка не умолкая гремела до того момента, когда перед вторым блюдом, причем бокалы были уже наполнены шампанским, директор Сабуров, остановив оркестр, громко объявил монаршую милость юбиляру и подал ему, привезенную с собой, первую пожалованную русскому актеру золотую медаль на Андреевской ленте с надписью «за отличие».

Сосницкий заплакал, поклонился до земли и, поцеловав медаль, просил Сабурова собственноручно надеть ее на него, что тот и исполнил.

Оркестр грянул гимн и все торжественно пропели «Боже, Царя храни»; эти минуты до того были трогательны и торжественны, что не поддаются описанию.

Обед прошел очень оживленно. Читалось множество речей, из которых самая лучшая была полковника Лебедева (редактора «Русского Инвалида»), и самая неудачная драматурга Н. А. Потехина. Последний до того запутался в своей речи, что, начав говорить прозой, вдруг вспомнил о каких-то стихах, сложившихся у него тут же во время обеда, и стал читать их. Но ни стихи, ни проза успеха не имели, и он, окончательно сконфуженный, поневоле смолк. По поводу этого обстоятельства всегда находчивый П. А. Каратыгин написал моментально колкую эпиграмму:

Трудно теперь припомнить, кем и что говорилось на этом обеде, но лучше всего вышли стихи Н. И. Куликова при поднесении Сосницкому портретов всех артистов-сослуживцев. Вот эти стихи, прочитанные покойным актером П. С. Степановым:

И еще небольшие стихи Каратыгина, который потому только и сказал их, что к нему слишком усердно все приставали с просьбою откликнуться на общее торжество. Он привстал и прочел следующее, вызвавшее бурю аплодисментов, стихотворение:

После обеда начались танцы, в разгаре которых все пристали к Сосницкому, чтобы он сам протанцевал мазурку в которой в прежние времена не знал себе соперников. Как это ни было ему трудно, однако он уступил общему желанию и лихо протанцевал два или три тура. По этому случаю все присутствующие громко выражали ему свое одобрение восторженными восклицаниями и аплодисментами. В конце-концов юбиляра до того замучили, затормошили, не давая ему ни одной минуты вздохнуть свободно, что он, улучив момент, схватил меня за руку и тихо проговорил:

— Послушай, мой друг, выручи меня: проведи как-нибудь незаметно в уборную. Еще немного и… я не знаю, что может со мной случиться. Проведи, дай освежиться… Все, не исключая даже лакеев, смотрят на меня, как на какое-нибудь чудовище!

Вскоре после юбилейного торжества он созвал к себе почти всех участвовавших в нем и сделал роскошное угощение. В гостиной же своей устроил нишу, декорированную красным сукном, и в ней красиво расставил все полученные им подарки, венки, адресы и пр. [11]