– А интервью?

– Я не даю интервью. Я всем отвечаю так же, как вам сейчас. Это записано на ленте, в одном файле с Зеро. Всего хорошего, мистер Хэмилтон.

В период временного затишья, последовавшего за первым Законом о Замораживании, наши ряды поредели, а прочие отделы АРМ пополнились. Но неделя-другая – и они начнут восстанавливаться. Мы нуждались в оперативниках для постановки трассеров на ничего не подозревающие жертвы и для последующего наблюдения за тем, как обстоят их дела. Нам нужен был также дополнительный штат для мониторинга сигналов от трассеров на экранах.

Нас терзало искушение сообщить всем мерзлявчиковым наследникам о том, что происходит, и обязать их связываться с нами в установленное время. Скажем, каждые пятнадцать минут. Это бы значительно все упростило. Возможно, это также повлияло бы на их голосование и на те интервью, которые они раздавали.

Но мы не хотели настораживать тех, за кем охотились – гипотетическую коалицию органлеггеров, отслеживающую тех же самых наследников. А ошибись мы – и отрицательная реакция при голосовании будет чудовищной. А в политику, по идее, мы не должны были вмешиваться.

Поэтому мы работали так, что наследники мерзлявчиков ничего не подозревали. По всему миру их было тысячи две. На западе Соединенных Штатов – почти триста человек с ожидаемым наследством в пятьдесят тысяч марок ООН и более. Этот предел мы установили для собственного удобства, потому что и с таким числом едва могли справиться.

В отношении рабочей силы нам помогало другое обстоятельство. Наступило затишье иного рода. Жалобы об исчезнувших без вести людях по всему миру упали почти до нуля.

– Этого следовало ожидать, – пояснял Бера. – Клиенты органлеггеров за последний год почти перестали к ним обращаться. Они ждут, пройдет ли второй Законопроект о Замораживании. Сейчас все шайки выжидают – с полными банками органов и без покупателей. Если прошлый раз их чему-то научил, они втянут рога и переждут. Разумеется, это только мои догадки…

Но это выглядело достаточно убедительным. И, во всяком случае, у нас хватало персонала.

Мы наблюдали за первой дюжиной мерзлявчиковых наследников по двадцать четыре часа в сутки. Остальных мы проверяли случайным образом. Трассеры лишь указывали нам, где те находятся, но мы не знали, с кем, и хотят ли они там находиться. Все равно приходилось проверять, не исчез ли кто.

Мы выжидали результатов.

Совет Безопасности принял Второй Законопроект о Замораживании 3 февраля 2125 года. В конце марта он должен был пройти через мировое голосование. Избирателей насчитывалось десять миллиардов, из которых, вероятно, процентов шестьдесят позаботятся проголосовать по телефону.

Я снова стал смотреть телевизор.

Эн-Би-Эй продолжала свои репортажи о наследниках мерзлявчиков и обозрения в поддержку законопроекта. Сторонники при каждом удобном случае указывали, что еще предстоит отыскать многих наследников. (И как раз ВЫ можете оказаться одним из них). Мы с Тэффи посмотрели парад в Нью-Йорке в поддержку закона: плакаты, транспаранты (Спасем живых, а не мертвых… На кону ВАША жизнь… Держать мерзлявчиков на холоде…) и цензурно большая толпа распевающих людей. Транспортные расходы должны были быть устрашающими.

Активность проявляли и различные комитеты против законопроекта. В обеих Америках напирали на то, что хотя около сорока процентов людей в холодном сне находилось именно там, полученные запасные части разошлись бы по всему миру. В Африке и Азии обнаружили, что большинство наследников живут в Америке. В Египте проводили аналогию между пирамидами и склепами замороженных: и то, и другое взывало к бессмертию. Вся эта пропаганда не имела большого успеха.

Опросы указывали, что китайские секторы будут голосовать против. Репортеры Эн-Би-Эй говорили о почитании предков и напоминали публике, что в китайских склепах покоились шесть бывших Председателей и куча меньших чиновников. Тяга к бессмертию была уважаемой традицией в Китае.

Комитеты протеста напоминали избирателям, что некоторые из наиболее богатых замороженных мертвецов имеют наследников в Поясе. Стоит ли неразборчиво распылять ресурсы Земли среди астероидных скал? Я постепенно возненавидел обе стороны. К счастью, ООН быстро обрубила подобные тенденции, пригрозив судебными санкциями. Земля слишком нуждалась в ресурсах Пояса.

Потихоньку стали выявляться результаты нашей деятельности.

Мортимер Линкольн, он же Энтони Тиллер, в тот вечер, когда он попытался убить меня, не посещал “Мидгард”. Он ужинал один, в квартире, заказав еду на коммунальной кухне. Это означало, что сам он не мог следить за Чемберсом.

Никаких признаков того, что кто-то скрывается за Холденом Чемберсом или за кем-либо из других мерзлявчиковых наследников, будь они широко известны или напротив, мы не обнаружили. Но имелось одно общее исключение. Репортеры. Мерзлявчиковыми наследниками неуклонно и безо всякого смущения интересовались средства общественной информации. Приоритет тут определялся суммами наследства. Мы столкнулись с разочаровывающей гипотезой: потенциальные похитители проводили все время, глядя в ящик и предоставив слежку за жертвами масс-медиа. Могла ли тут крыться более тесная связь?

Мы начали проверять телестудии.

В середине февраля я вызвал Холдена Чемберса и проконтролировал, не стоит ли на нем незаконный трассер. Это был шаг отчаяния. Органлеггеры не пользуются такими вещами. Они специализируются на медицине. Наш собственный трассер по-прежнему работал и был на нем единственным. Чемберс был холоден и рассержен. Мы прервали его при подготовке к внутрисеместровому экзамену.

Мы ухитрились проверить еще троих из верхней дюжины, когда они проходили медицинское обследование. Ничего.

Наши проверки телестудий дали очень мало. “Кларк и Нэш” прогоняли через Эн-Би-Эй немало рекламных роликов. Прочие рекламные фирмы могли подобным же образом оказывать возможное влияние на другие студии, передающие станции и кассетные журналы новостей. Но мы-то разыскивали репортеров, возникших ниоткуда, с выдуманным или несуществующим прошлым. Экс-органлеггеры на новой работе. Мы никого не нашли.

Как-то в свободный полдень я позвонил в институт Меннинджера. Шарлотта Чемберс по-прежнему была в ступоре.

– Я пригласил поработать со мной Лаундеса из Нью-Йорка, – рассказывал мне Хартман. – У него голос точно как ваш и большой опыт. Шарлотта пока не реагировала. Мы вот думаем: может дело было в том, как вы разговаривали?

– Вы имеете в виду акцент? У меня канзасский выговор, с примесью западнобережного и поясного.

– Нет, Лаундес это перенял. Я говорил о сленге органлеггеров.

– Да, я его использую. Плохая привычка.

– Вот, может быть, в этом все дело, – он поморщился. – Но мы не можем так действовать. Это может напугать ее до того, что она полностью уйдет в себя.

– Она там уже сейчас. Я бы рискнул.

– Вы не психиатр, – заявил он.

Я отключился и задумался. Всюду только отрицательные результаты.

Шипящий звук я не расслышал, пока тот не раздался совсем неподалеку. Тогда я поднял голову, и что же – через дверь скользило в комнату парящее кресло Лукаса Гарнера. Секунду поглядев на меня, он спросил:

– Из-за чего ты такой мрачный?

– Из-за ерунды. Ерунды, получаемой нами вместо результатов.

– Угу… – он дал креслу опуститься. – Стало быть, выходит, что Тиллер-киллер не имел никакого специального задания.

– Это же все разрушает, разве нет? Я построил слишком далекую экстраполяцию на основе двух лучей зеленого света. Один бывший органлеггер пытается продырявить одного агента АРМ, а мы на основе этого расходуем десятки тысяч человеко-часов и семьдесят-восемьдесят часов компьютерного времени. Задумай они заставить нас увязнуть в этом деле, они не могли бы придумать лучшего.

– Знаешь ли, я начинаю думать, что ты воспримешь как личное оскорбление идею о том, что Тиллер стрелял в тебя потому, что ты ему просто не понравился.