Каютин уже имел позволение Данкова, выручив деньги за хлеб, пустить их в новый оборот, если представится хороший случай. Но как торопиться было некуда, – только еще начинался июнь, а берега Новой Земли не бывают свободны от льдов ранее первых чисел августа, – то Каютин все-таки написал Данкову о своем намерении. Данков согласился, и в половине июля Каютин с Хребтовым были уже в Архангельске. Здесь в приобретении права промышлять на Новой Земле, в наборе людей и снаряжении судов Хребтов обнаружил необыкновенную сметливость и распорядительность. Коренной поморец, он знал искуснейших и отважнейших мореходов Поморья, знал и домашние обстоятельства их: иной был сам хозяин, да лодью разбило в море, и теперь приходилось ему быть кормщиком на чужих судах; иной обладал великим искусством в своем деле, но не имел средств завести свою лодью, и искусством его пользовались другие; третий в крутую пору забрался так у своего хозяина, что сделался у него кабальным. Таких-то людей набрал Хребтов, выдав им часть денег вперед, и приняв их не простыми работниками, но участниками в доле промыслов, по-тамошнему покрученниками. Таким образом, дружина, составилась из лучших людей, – почти нельзя было сомневаться в успехе дела, а в случае успеха Каютин разом мог приобресть ту сумму, которая была нужна ему.

Таковы были его надежды и планы. Но не так вышло. Лишенный лучшей своей лодьи, разлученный с другой, потерявший необходимого путеводителя, которого считал погибшим, – Каютин очутился в самом горестном, почти безнадежном положении.

Но бурные события последних лет его жизни уже научили его не предаваться отчаянию, там, где нужно действовать, уже воспитали в нем немного твердости и решительности. Подавив первые порывы сильной горести, он скоро стал обдумывать свое положение и осматриваться.

С первых шагов на остров его поразила верность, с какою Хребтов описал ему Новую Землю. К морю берег простирался ровною низменностью (на ней пылал костер промышленников). Далее, сколько хватал взор, виднелись холмы, покрытые никогда не тающим снегом. На середнем возвышался столб, будто воздвигнутый человеческими руками. Вправо, у берега, огромнейший ледник, никогда не тающий, но с каждым днем возвышающийся. Не только холмы, но и низменность местами была уже покрыта снегом, а где его не было, там простирались болота; небольшие деревья в рост человека, желтые цветы и – куда ни глянешь по болотистой низменности – незабудки, незабудки, незабудки, уже поблекшие, едва поднимавшиеся от земли своими голубыми головками, – вот почти вся растительность острова!

Чувство глубокого и невыносимо грустного уединения охватило промышленников среди удивительной пустоты и тишины, окружавшей их. Ни зверя, ни птицы, ни одного живого существа, кроме них, не было кругом. Казалось, с начала мира не было тут и жизни. Холод, сырость, туман, проникавший до костей, вполне соответствовали мертвенности природы. И Каютину уже казалось, что он навсегда отделен от всего обитаемого мира, и глубокое уныние теснило ему грудь; но он упорно подавлял его, опасаясь лишить бодрости своих товарищей.

Ночь провели они у разложенного костра, и, оставив тут двух товарищей, которые должны были поддерживать огонь, чтоб показать место "Запасной", если б она находилась поблизости, – Каютин с остальными стал подвигаться в глубину острова. С восходом солнца, впрочем невидимого, появилось множество птиц, которых и признака не было вечером, – белые и черные чайки, гагары и турпаны стаями вились над головами промышленников с дикими, пронзительными криками, как будто люди удивляли и возмущали их своим непрошенным появлением, и они требовали их немедленного удаления. В один час мореходы наши промыслили до двухсот штук гагар, которых пух, известный под именем гагачьего, дорого ценится, а мясо идет от нужды на жаркое. Подвигаясь далее, местами видели они на возвышенных холмах складенные в виде столбов кучи каменьев: называемые кекурами: их кладут промышленники, замечая местность. Встретив полуразрушенную избу, они выстрелили, думая, нет ли тут партии подобных им горемычных земляков; но никто не отозвался. Изредка попадались им на берегах проливов обломки судов – предмет, которого всего более искали они, зная, что после погибающих промышленников часто остаются на Новой Земле суда, еще годные в дело, и рассчитывая воротиться домой на таком судне, если "Запасная" не найдет их или погибнет. Но эти обломки были слишком ветхи и годились только на дрова. Полуразрушенных и вовсе разрушенных изб попадалось много; в иные входили наши промышленники, и ясные признаки недавней обитаемости – остатки одежд и припасов, звериные ловушки, шкуры и кости животных – наводили на них нестерпимую грусть. Около изб не было недостатка в крестах и могильных камнях. Каютин читал своим Товарищам надписи крестов и камней, означавшие, сколько в той или другой могиле погребено промышленников, как их звали, с чьих лодей, каких они были лет и в каком году отошли с миром в жизнь вечную. И при ином имени вдруг кто-нибудь из дружины Каютина вскрикивал, бледнел и, сняв шапку, опустившись на колени, клал земные поклоны и молил пресвятую богородицу упокоить душу родственника или прежнего товарища своего в опасных трудах. Промышленники предавались воспоминаниям, и рассказы о знакомом покойнике, которого искусство и мужество высоко превозносились, надолго доставляли им печальное развлечение. Словом, все встречное было точь-в-точь, как рассказывал Хребтов Каютину. Наконец пришли они к небольшому проливу, за которым начинался остров Стодольный, и увидели на берегу его большую лодью; велика была их радость, когда, осмотрев ее, они нашли, что с небольшими поправками она может быть употреблена в дело: и мачты, и реи, и руль, и дрег – все было цело, и даже канат растянут был по песчаной мели. Невдалеке от лодьи увидели они на возвышении небольшую избу, и страшное зрелище представилось им, когда они огляделись вокруг избы и внутри нее. Около избы лежали дротики от рогатин, оленьи рога, человеческий череп и кости; в сенях избы – опрокинутый котел; в избе несколько железных котлов, вместо печки плитчатые кирпичи, оленьи шкуры; на самой середине избы два женских трупа и подле них выделанная медвежья шкура, до половины съеденная. Один из людей Каютина, самоед Воепта, поступивший в его дружину именно за тем, чтоб поискать своих родственников, уже слишком год пропадавших на Новой Земле, – отчаянно вскрикнул, – и скоро Каютин узнал историю трупов, страшную и безобразно оригинальную.

Один близкий Воепте некрещеный самоед в молодости был необыкновенно счастлив в промыслах; чтоб отблагодарить идолов, которым приписывал свое счастие, он дал обет зимовать на Новой Земле и сдержал его. При нем был, между прочим, сын его Мавей. Когда отец умер, а у Мавея промыслы пошли плохо, сын, по примеру отца, дал такой же обет. И полтора года тому назад со всем своим семейством – женой, сыном, его женой и дочерью – Мавей отправился в лодье на Новую Землю. С тех пор Воепта ничего не знал о несчастных своих родственниках, которых нашел теперь погибшими столь страшным образом. Он отличил трупы все, кроме Мавея, и заключил, "что, видно, Мавей погиб на промысле диких оленей, ибо и, ружья его не нашлось. Несмотря на нестерпимое зловоние, Воепта предал земле тела несчастных своих родственников.

Обрадованные находкой, промышленники наши в тот же день принялись чинить лодью, и в несколько дней она была готова. Они уже собирались выйти в море, чтоб плыть в обратный путь, пока море предоставляло к тому какую-нибудь возможность, как вдруг в одно утро промышленник, поддерживавший костер и вооруженный зрительной трубой, уведомил своих товарищей, что видит лодью.

Через час лодья стала видима простым глазом, и промышленники узнали в ней "Запасную". Они кинулись в лодки, чтоб скорей увидеться с товарищами, которым долго еще приходилось искать удобного подхода к берегу. Все повеселели, одному Каютину сгрустнулось пуще прежнего: ввиду собственного спасения, теперь несомненного, он вспомнил Хребтова, и страшная картина трагической гибели несчастного и любимого товарища живо представилась его воображению.