С того дня Борька, всякий день приходил к решетке сада и через нее играл с Володенькой, которому скоро успел внушить к себе жалость, рассказывая сказки, где занимал первую роль сиротка Борька. Нянька, рассчитав, что должность ее облегчится, если Борьку возьмут в комнаты, велела ему вымыться и приодеться, а питомца своего научила попросить родителей, чтоб позволили ему играть с Борькой.

Во время обеда Володенька ввел Борьку в столовую.

– Это что? – строго спросила у няньки Бранчевская, указывая на Борьку.

Борька весь задрожал.

– Мама, он сиротка… это Боря… можно мне с ним играть, мама?

И сын ласкался к матери…

– Как ты смеешь позволять ему играть со всеми?

– Сударыня, – отвечала испуганная нянька, – Владимир Григорьевич изволит плакать о нем.

Бранчевский подозвал сына и спросил – за что он полюбил Борьку?

– Он сиротка, папа! – отвечал сын. Бранчевская возвысила голос:

– Вздор! если ему нужно играть, то можно найти хорошенького мальчика, а не горбатого. Пошел отсюда! – прибавила она, обратясь к Борьке. – Пошел и не смей около дома ходить!

Володенька с плачем кинулся к Борьке и, обхватив его шею своими ручонками, грозно смотрел на мать.

Бранчевский вышел из-за стола и удалился к себе в кабинет; Бранчевская одна осталась на поле битвы; в первый раз она не исполнила желания своего единственного сына: Борька был выслан из комнаты. Борька не плакал, он был бледен, смотрел свирепо. В прихожей лакеи встретили его насмешками:

– Что, горбун! гриб съел? а?

Он стиснул зубы и сжал кулаки. Выбежав из барского дома, он опрометью кинулся в пустой сад. Там, упав на траву, Борька судорожно катался по ней, рвал на себе волосы, зубами и руками рыл землю и, как зверь, рычал. Злоба душила его. Глаза его были сухи и страшно блестели. Скоро он впал в забытье и с час пролежал неподвижно. Наконец встал и долго, долго стоял на одном месте, как будто о чем-то думая, соображая что-то. Вдруг лицо его засияло, он кинулся собирать сухие сучья. Борька работал неутомимо, поминутно бегая из сада в пустой дом с охапками сухих прутьев. Изредка он садился отдыхать, пот катился с его бледного лица, озаренного дикой улыбкой, и Борька, потирая руками, самодовольно улыбался и все кому-то грозил.

Ночью он вынул ларец свой, пересчитал, перецеловал свои деньги и глубже закопал их в землю. День и ночь Борька вглядывался в небо.

– Что, горбун, колдовать, что ли, учишься? – спрашивали его проходящие лакеи.

Борька вздрагивал и поспешно отвечал:

– Сиротке скучно!

Дней через пять небо обложилось тучами, наступала уже ночь, а воздух был душен. Борька улыбался, и волнение его возрастало с каждой минутой.

За ужином в застольной он сидел задумчиво. Дворня дивилась ему.

– Да что ты нынче, горбатый шут, нос повесил? – спросил один лакей.

– Оставь его! вишь, в барские покои задумал пробраться; губа не дура! – заметил другой.

– Да с носом остался… а? – спрашивали другие лакеи, заглядывая ему в лицо.

Он посмотрел на них злобно и молчал.

– Батюшки-светы! посмотрите, братцы, какие у него глаза-то! – с удивлением сказала прачка.

Борька сделал жалобную гримасу и пропищал!

– Сиротка Борька!

– Что-то душно; кажись, будет гроза ночью-то, – заметила прачка, подходя к окну и вглядываясь в небо.

Борька встрепенулся и, когда оставили его без внимания, тихонько скрылся из застольной.

Борька в один миг очутился в пустом доме; через разбитое стекло пролез на балкон, который весь скрипел под его ногами, и, облокотясь на перила, тоскливо глядел на небо. Высокие деревья мрачно рисовались в саду, тишина была страшная; ни один листок не колыхался. Вдруг легкий ветерок пробежал по верхушкам дерев, и все листки задрожали. Молния блеснула в темноте. Борька весь встрепенулся и стал прислушиваться. Глухой удар грома раздался вдали. Борька выскочил в окно и через минуту воротился с пуком сухих прутьев. Он подложил их у самых стен дома, присел на корточки и, оглядываясь во все стороны, начал высекать огонь; руки его дрожали, когда он подкладывал на огонь сухие прутья. Потом он согнулся и стал раздувать пламя. Прутья слабо затрещали, и Борька еще с большим старанием принялся раздувать огонь.

Страшно было его видеть, волосы его стояли дыбом, бледное лицо облито было красноватым пламенем, горб казался огромным в эту минуту.

Удары грома все сильнее и сильнее потрясали своды пустого дома, летучие мыши и птицы в испуге с пронзительным писком вылетали из окон и снова прятались в дом. – Ветер рвался к дыму, как будто горя нетерпением раздуть поскорее пламя, которое обхватило уже балкон и огненными змейками подымалось по стене.

Борька в испуге отскочил от пламени. Но вдруг лицо его прояснилось. Он забил в ладоши, дико засмеялся и кинулся в разбитое окно, повторяя:

– Вот как вас всех угостил горбун Борька.

Выбежав в сад, он взлез на самое высокое дерево и оттуда с жадностию следил за возрастающим пламенем, которое распространялось более и более и с силой врывалось в окна. Ветер вступил в бой с пламенем, которое то казалось побежденным и гасло, то вдруг с яростью разгоралось, угрожая потоком хлынуть из окон, и только блеск молнии уничтожал на мгновение его торжество. Удары грома с страшными раскатами потрясали воздух, Борька сидел на верхушке дерева, сложив руки на груди; при каждом ударе он крестился и часто шептал:

– Матушка, видишь ли ты?

В доме все спали крепким сном, кроме няньки, которая качала на руках своего питомца и, убаюкивая, приговаривала:

– Спи, засни, мое золото! баю, баюшки, баю!

Но Володенька не мог спать. С непривычки встречать противоречие он так рассердился, что заболел. Увидав страшные последствия своего отказа, Бранчевская решилась исполнить его каприз. Завтра утром назначено было сюрпризом привести к нему Борьку.

При каждом ударе грома нянька набожно крестилась. На дворе стадами лось все светлее и светлей, так что ей показалось странным, отчего такой свет; она заглянула за стору и с ужасом отскочила. Дым и пламя вылетали из крыши старого дома. Крики няньки подняли весь дом.

– Пожар, пожар! – кричали сонные люди, бегая по двору.

Крестьяне сбежались к барскому дому. Плач детей, вой баб, мычанье коров сливались с раскатами грома. Явился Бранчевский; он начал распоряжаться, и дело пошло хорошо. Тысяча топоров застучали на крыше, люди бегали в пламени с громкими криками:

– Сюда воды! сюда!

Борька, притаив дыхание, смотрел на эту картину, дело рук своих. Вдруг вместе с раскатом грома рухнулся балкон, пламя и дым огромной массой вырвались наружу, и тогда Борька увидал в дверях обгорелого балкона высокого старика с железным заступом в руках. Старик погрозил ему, тихо засмеялся и, взмахнув длинными руками, достал до вершины дерева на котором сидел Борька. Ветер завертел и закачал дерево… Борька видит; старик все становится выше и выше, вот он стал в уровень с деревом! Борька закрыл глаза, голова его закружилась, он упал на землю без чувств.

Едва начинало рассветать, когда Борька очнулся; дождь лил как из ведра, Весь сад был наполнен гарью.

Приподняв голову, Борька вскочил в ужасе: старого дома нельзя было узнать, стены были черны, окна повыбиты, крыша вскрыта, как череп у человека; первые утренние лучи бросали унылый свет на обгорелые остатки.

Задыхаясь от дыма, Борька побрел домой. Проходя двор, он содрогнулся: мебель барская валялась в беспорядке по двору, облитая дождем. Узлы, сундуки, разная посуда – все было вытащено из предосторожности. Часовые, важно развалившись в барских креслах, сладко спали. Борька, никем не замеченный, прокрался к перине и лег на нее. К утру он был в бреду и чуть не умер.

Никому не пришло в голову, что дом загорелся не от грозы.

Бранчевский простудился на пожаре и тоже слег в постель. По выздоровлении Борьки его потребовали в комнаты. С этого дня жизнь Борьки изменилась; он пил и ел за одним столом с Володенькой. Его перестали звать Борькой. Боря с каждым днем больше был любим сыном Бранчевских. Правда, он был изобретателен: лазил на деревья доставать птичьи гнезда, выдумывал беспрестанно новые игры, а по вечерам рассказывал Володеньке сказки, которым выучила его мать перед своей смертью.