Полинька, не понимая причины этого гнева, с своей стороны была возмущена несправедливостью тех, которых любила, в которых привыкла видеть снисхождение и защиту. Наконец даже тот, с чьим именем соединены были ее лучшие Надежды, кому она всем жертвовала, и тот оскорбил ее! Конечно, он не знал, что его письма, которые он с некоторого времени адресовал в магазин Кирпичова, думая, что они верней будут доходить, именно потому не доходили до Полиньки (Кирпичов бросал их, по просьбе горбуна), – но можно ли быть столько малодушным, столько низким, чтоб сделать такие заключения, – какие он сделал? Негодующая Полинька позабыла, что сама она, не получая с полгода писем Каютина, легко поверила, что он давно уже забыл о ней и даже женился, и сердце бедной девушки кипело враждой к любимому человеку.

Теперь, в этом страшном положении, одно только поддерживало ее – участие, которое приняла в ней Бранчевская, и темные, неопределенные надежды, соединенные с этим непонятным и причудливым участием. Но что же это такое? чем же все это кончится? Сколько уже прошло времени, а мучительная неизвестность продолжается и бог знает когда кончится!

В тот день, когда Полинька получила письма Каютина и когда все эти мысли, сильнее, чем когда-нибудь, тревожили ее, Бранчевская рано отослала ее спать. Был двенадцатый час вечера. Оставшись одна, Бранчевская долго ходила по комнате. На ее гордом и надменном лице видны были следы страшного страдания и тревоги. Она часто вдруг останавливалась среди комнаты, как статуя, и прислушивалась; потом с досадой снова начинала ходить.

Пробило двенадцать часов, – и занавеска у двери заколыхалась: безобразная и огромная голова высунулась и снова спряталась. Чуткое Бранчевской ухо, казалось, различало знакомое движение; она быстро повернулась и повелительно произнесла:

– Войди!

С низким поклоном вошел в комнату горбун и остановился у двери. Не отвечая на его поклон, Бранчевская величаво опустилась в кресло. Несколько секунд продолжалось молчание.

На губах горбуна блуждала его обычная улыбка.

– Ну, что же? – с сердцем и нетерпеливо сказала Бранчевская, не глядя на горбуна, который, заложив одну руку назад и придерживаясь пальцем другой за петлю сюртука, спокойно смотрел на нее.

– След найден, – отвечал он медленно.

Бранчевская радостно вскрикнула и привстала.

– Говори! – сказала она дрожащим голосом, стараясь принять спокойный и холодный вид.

Не спуская своих блестящих глаз с Бранчевской, которая, видимо, их избегала, горбун с расстановкой повторил:

– След найден.

– Говори же скорее! – нетерпеливо крикнула Бранчевская.

– Пока я больше ничего не могу сказать! – равнодушно отвечал горбун.

Бранчевская подскочила к нему и грозно закричала:

– Послушай! я, наконец, потеряю терпение! ты обманываешь меня! я знаю, ты так черен, что способен на все! говори сейчас же, какие следы?

И она приняла гордый вид; но гнев ее, казалось, не действовал на горбуна.

– Кажется, – отвечал он спокойно, – в течение стольких лет я имел много случаев доказать вам мою усердную готовность…

– Замолчи!.. о прошлом ни слова! – повелительно перебила Бранчевская.

– А если дело требует? – возразил с усмешкой горбун.

– Неправда! – сказала Бранчевская, подавляя свой гнев. – Дело тебе известно! я требую одного, чтоб скорее все кончилось. Я не хочу оставаться долее в ложном неизвестном положении. Я скорей готова отказаться… но уже поздно! – прибавила она с отчаянием. – Я привязалась к ней… мне страшно.

Она остановилась и потом продолжала спокойнее:

– Я имею доказательства ясные: так или иначе, но ты обманул меня, и теперь я тебе не верю!

– Если к человеку не имеют доверия, как же можно ждать его помощи? – заметил горбун.

– Отыщи мне ту женщину.

– Она давно умерла, – твердо произнес горбун.

Бранчевская с ужасом повторила:

– Умерла?

– Да, но есть еще одна женщина, которая знавала ее…

– Ну, что же?.. говори, кто она и что знает? – умоляющим голосом сказала Бранчевская.

– Дело очень темно…

– Злодей! ты, кажется, намерен меня замучить! Говори, ты видел ее, ты говорил с ней? а?

– Нет еще; но и она сейчас же явится ко мне по одному моему слову. Я должен вас предупредить, что она женщина хитрая, – даром рта не раскроет, ей нужны деньги.

– Сколько ей нужно, я все заплачу!

– Потом… не знаю, согласитесь ли вы…

И горбун замялся.

– На что?

– Вам самой нужно ее видеть.

И горбун впился своими пытливыми глазами в лицо Бранчевской, в котором мелькнул испуг. Она долго думала и, наконец, нерешительным голосом сказала:

– Я решаюсь!.. с одним условием, чтоб ты мне поручился, что она будет нема, как мертвая!

– Вы желаете сказать, как я… – кланяясь и усмехаясь, сказал горбун.

– Молчание твое слишком связано с личной твоей выгодой, – заметила Бранчевская.

– Если так, то что же может заставить молчать эту женщину? она…

– Ты! – гордо сказала Бранчевская.

Горбун вздрогнул, но, тотчас же победив свой испуг, с злобой посмотрел на Бранчевскую и сказал:

– Вы, кажется, сейчас изволили гневаться на меня, зачем я говорю о прошлом? Я сказал бы в свое оправдание, но боюсь…

– Говори смело! я убеждена, что в своих поступках ты его не найдешь.

Горбун молчал, будто о чем-то думал. Наконец он быстро поднял голову и, не спуская глаз с Бранчевской, сказал:

– Ваш сын…

– Что мой сын? он занял у тебя денег? сколько? ты их сейчас получишь! – перебила презрительно Бранчевская.

– Нет-с… не то-с…

– Что же?

– Он, может быть, дорожит…

Горбун остановился и значительно поглядел на Бранчевскую.

– А, понимаю! наглец! неужели ты думаешь, что он поверит тебе? Одно мое слово, и ты можешь погибнуть… Да, ты доведешь меня до того, что я пожертвую всем, чтоб, наконец, наказать тебя за все твои преступления!

Горбун побледнел.

– Я их наделал! – сказал он задыхающимся голосом. – Заемные ваши письма…

– Они недействительны! – перебила Бранчевская.

– Так мне остается напомнить вам одно…

И горбун огляделся во все стороны.

Бранчевская с ужасом тоже огляделась кругом; потом они в одно время сделали движение друг к другу.

Горбун понизил голос и мрачно сказал:

– Ночь в Париже… вы призвали меня, я вам отдал пук писем, вы бросили их в камин…

И он опять оглянулся кругом.

Бранчевская жадно слушала его и нетерпеливо кивала головой. Ее черные глаза сделались огромными, брови сдвинулись, ноздри расширились. Она походила на одушевленную статую гнева. Горбун, казалось, наслаждался ее волнением.

– Вы поспешили их бросить в камин, – продолжал он медленно, с страшной улыбкой. – Хе, хе, хе! (он тихо смеялся), но ваши письма были только сверху, а остальные я спрятал… хе! хе, хе!

Бранчевская помертвела. Стиснув зубы, будто желала остановить стон, готовый вырваться, она прислонилась к креслам. Горбун продолжал:

– Да, я предчувствовал, что вы не сдержите своего слова, и вот мое предчувствие оправдалось!

Бранчевская долго стояла молча и неподвижно. Наконец, упав в изнеможении на кресло, она слабо сказала:

– Доказательства, какие ты имеешь против чести моей и нашего семейства, ничтожны!

Горбун улыбнулся. Бранчевская продолжала:

– Да, я сама буду просить сына, чтоб он взял их у тебя. Я решилась на все, но зато и ты хорошо будешь наказан.

И она опять пришла в страшное негодование. Смущенный ее угрозами, горбун потупил глаза.

– Да! – продолжала она. – Ты, верно, хорошо знаешь законы, так скажи же мне, какое наказание назначено за подлог подписи? а?

Горбун повесил голову, согнулся, как дряхлый старик, и молчал.

– Ну, говори же! – повелительно сказала Бранчевская.

Горбун продолжал молчать.

– Я тебя спрашиваю, какое наказание бывает за подлог руки! – грозно закричала Бранчевская.

– Сибирь… – мрачно произнес горбун.

Бранчевская дико засмеялась. Горбун вздрогнул.