– Девица Климова не здесь ли живет?

– Кто? Палагея Ивановна?

И девица Кривоногова выпустила из рук собачонку и радостно отвечала:

– Она около четырех лет у меня жила; я, можно сказать, знаю ее, как свои пять пальцев.

– Можно ее видеть? – поспешно спросил молодой человек.

– Нет, она уж не живет, но она четыре года жила… я…

– Где же она? скажите скорее ее адрес, – перебил молодой человек.

– Адрес? как не знать мне ее адреса? да кому же, как не мне, и знать-то его! да я ее и пристроила-то на это место; она, можно сказать, должна век помнить мое усердствие; уж я такое доброе сердце имею! я за зло…

– Хорошо-с, только скажите скорее, куда она переехала? – с нетерпением перебил ее молодой человек.

Девица Кривоногова, рассерженная, что ей мешают перечесть свои добродетели, переменила тон и сухо спросила:

– А вам на что?

– Как! да мне нужно, я имею дело! – отвечал молодой человек, удивленный таким вопросом.

– Какое? что вам за дело? То есть, примерно, вам следует знать, где она проживает или просто так: любопытство? Так я все знаю: я сама видела, как она в каретах разъезжает!.. Да-с, у меня тридцать рублей платила за квартиру с дровами; а я по два месяца денег ждала, бывало…

– Извините, мне некогда слушать, прошу только сказать скорее, куда она переехала? – сердито сказал молодой человек.

Грудь девицы Кривоноговой заколыхалась.

– Я не указчик, – отвечала она с гордостью. – Честью все сделаю, силой – ничего не заставите! Извольте итти, ищите сами, если так!

И, поймав опять собачонку, она принялась сечь ее с новым увлечением.

Молодой человек с минуту стоял, как потерянный.

– Да скажите хоть, где живет какой-то Карл Иваныч? – закричал он, наконец, девице Кривоноговой, которая, повернувшись к нему своей массивной спиной, повторяла визжавшей собачонке:

– Не играй, не играй, не ходи, не ходи на чужой… Да что пристал, прости господи! – ответила она молодому человеку, повернувшись, и потом снова обратилась к своей жертве.

В это время Доможиров надсаживал горло, крича из своего окна молодому человеку:

– Кого надо? кого?

Молодой человек сказал ему, что ищет девицу Климову и Карла Иваныча.

– Погодите, – крикнул Доможиров и сбежал вниз. – Вы ее знаете? – сказал он впопыхах, выбегая из ворот.

– Нет, но…

– Так вы не знаете? а! так вы не знаете. Да она…

В ту минуту собачонка, отчаянно взвизгнув, вырвалась из рук своего палача и пустилась бежать. Девица Кривоногова, забыв свою полноту, с криком пустилась догонять ее, грозно потряхивая в воздухе розгой.

Доможиров позабыл молодого человека и пристально следил за щенком и его преследовательницей; он дрожал, если она настигала щенка, заливался радостным смехом, когда щенок увертывался. И молодой человек невольно увлекся зрелищем, которое давала девица Кривоногова всему Струнникову переулку.

– Ай, кажись, поймает! – с ужасом кричал Доможиров.

Точно, девица Кривоногова схватила уже собачонку за короткий обрубленный хвостик, уже воздух потрясся ее победоносным криком: "Ага!", но вдруг собачонка скользнула между ног девицы Кривоноговой и пустилась бежать назад; а девица Кривоногова, запутавшись в платье, стала на четвереньки.

Доможиров сел у ворот, скорчившись, как будто ему сводило живот, и неистово смеялся.

– Что, упустили? ха! ха! ха! – сказал он, когда девица Кривоногова, подобно полководцу, возвращающемуся с поля проигранного сражения, уныло приблизилась к своему дому.

– Погоди, – пробормотала она сквозь зубы, бросив злобный взгляд на своего соседа. – Я вот повешу ее перед твоим носом, так уж она не будет тебя больше тешить да играть с твоими котятами!

Доможиров повел молодого человека к башмачнику.

Башмачник лежал за перегородкой, бледный, исхудалый.

Узнав, что молодой человек ищет Полиньку, чтоб отдать ей письма жениха, найденные в конторе Кирпичова, он приподнялся и сказал ему слабым голосом:

– Я не советую вам ходить к ней: она… она никого не хочет знать.

И он стал кашлять.

– По письму, которое я прочел, – заметил молодой человек, в котором читатель узнал Граблина, – видно, что она не из таких…

Башмачник быстро вскочил и замахал руками.

– Вот-с все так, – шепнул Граблину Доможиров. – Начнешь дело ему говорить, а он на стену лезет. И ведь как изменился! иной подумает, что он человек пьющий: так извелся!

– – Я раз двадцать был у нее, – начал с жаром башмачник, – меня не пустили, да и никого! Она никого не хочет видеть. А сама… я знаю… да, я знаю! она ходит в шелковых салопах и катается. Вот он, – продолжал башмачник, вздрогнув и указав на Доможирова, – вот он видел ее, поклонился ей, она отвернулась! А что говорит прислуга… Боже мой!

И он закрыл лицо руками и зарыдал было, но кашель помешал ему.

– Я все-таки считаю долгом своим отдать ей письма, – сказал решительно Граблин.

– Не ходите, прошу вас, не ходите! не отдавайте ей его писем: уж теперь поздно, поздно! – умолял башмачник.

– Конечно, – начал Доможиров. – И что ей теперь в женихе? слава богу, не в бедности…

– Замолчите, замолчите! – отчаянно воскликнул башмачник, зажимая уши.

Он бросился лицом в подушки и стал кашлять.

Граблин ушел. Провожая его, Доможиров рассказал с мельчайшими подробностями все, что знал о Полиньке: как она жила мирно и тихо в их переулке, как у ней явился жених, как уехал, как она тосковала, как потом задумала переехать на место и переехавши, не стала принимать никого из старых знакомых, даже свою приятельницу Надежду Сергеевну, которая была ей все равно что сестра. А люди, говорил Доможиров, такие ужасы говорят про нее, что волос дыбом становится: будто она по ночам бегала из своей комнаты! В доме, изволите увидеть, лакеев тьма-тьмущая и барин молодой; говорят, что она приколдовала и самую барыню, и тик морочит ее, что та ничего не видит, какие у них там шашни с сынком, и позволяет ей всем домом ворочать… Да, видно, – продолжал Доможиров, переведя дух, – правду сказано, что худые дела не остаются без наказания: говорят, извелась, такая бледная стала и все плачет… Ну, а уж нам и не след лезть к ней: чего доброго, еще велит и в шею вытолкать. И что стыда натерпелся вот несчастный-то немец, как бегал к ней, пока ноги служили. Люди смеются над ним, потом ее начнут бранить такими словами… Ах ты, господи! вот что наделала, быстроглазая!

Несмотря на общие советы не отдавать Полиньке писем Каютина, Граблин решился видеть ее и отправился в дом Бранчевских.

Швейцарская полна была лакеями. При имени девицы Климовой они насмешливо переглянулись, и высокий детина в гороховых штиблетах грубо отвечал:

– Дома нет.

– Когда же она бывает дома?

– А мы почем знаем?

– Да кто же должен знать? – сердито спросил Граблин, и повышение голоса подействовало: лакеи пошептались, и дюжий детина спросил Граблина довольно кротко:

– А как доложить? кто вы такой?

В эту минуту послышался стук подъезжавшего экипажа. Лакеи пришли в волнение; кто бежал вниз, кто в комнаты, кто прятался за двери. Граблин остался один. Два лакея высадили Бранчевскую из кареты и ввели в швейцарскую. Вместе с ней вошла девушка лет двадцати трех, одетая довольно богато и со вкусом. Граблин слегка поклонился. Бранчевская остановилась и, указывая на него головой, обратилась к лакеям:

– Кто это?

Лакеи медлили ответом; молодой человек поклонился еще раз и отвечал:

– Я имею важное дело к девице Климовой. Не ее ли я имею счастье видеть? – прибавил он, кланяясь молодой девушке.

– Кто это? – гордым и строгим голосом спросила ее Бранчевская.

Вся вспыхнув, она молчала.

Бранчевская тревожно смотрела на нее и ждала ответа,

– Я пришел по делу и сам имею удовольствие только в первый раз видеть их. Моя фамилия…

– Ты знаешь его? – повелительно спросила Бранчевская.

– Нет, – тихо отвечала девушка.

– Я… от господина Каютина… – тихо произнес молодой человек.