«Наше универсальное эпохэ заключает, как мы говорим, мир в скобки, исключает мир (который просто здесь есть), из поля субъекта…».

Поскольку мы сравниваем Гуссерля с другим чистильщиком души, Кантом, позволительно спросить: после «универсального эпохè» остаётся ли в очищенном сознании нравственный закон? Мы знаем, что разум Канта нельзя очистить от закона. В результате всех очищений остаётся неустранимый остаток – моральный закон, - который, собственно, и является целью ментальной алхимии Канта. У Гуссерля мы не находим этого чистого остатка. На основе чего тогда будет выносить свой суд непредвзятое чистое сознание? Следовательно, суждение этого суда не этическое. И даже не эстетическое. Никакое. Чистое эпохè. Отсюда ясно, что чистое сознание Гуссерля, в отличие от чистого разума Канта не есть суд. Поскольку Гуссерль понимает под сознанием напряженную скептическую рефлексию, проникающую сквозь обманчивую внешность явления в суть. Своё сознание он называет «рефлектирующим», - в отличие от наивного «не рефлектирующего» сознания: «В нерефлективном сознании мы "направлены" на объекты, мы "интендируем" их; и рефлексия открывает это…».

Разумеется, он не может исключить из сознания суд и оценку, но как учёный исследователь, психолог, он превосходит их; и нас, видя в том, что нам дорого, лишь поток переживаний: «Суждение, оценка, стремление - они также суть не пустое обладание в сознании соответствующими суждениями, ценностями, целями и средствами, но подобным образом суть переживания, состоящие из интенционального потока…». То есть он не верит человеку как судье и подозревает его в предвзятых «интенциях», заранее определяющих характер суждений. В этом отношении он остаётся в русле Юмовского скептицизма, и в чём-то предвосхищает Фрейда, который за фасадом сознания начал искать вытесненные невротические содержания. Можно сказать, что в поле рефлексии психических данностей Гуссерль позиционирует себя в лице естествоиспытателя Нового Времени, не верящего более средневековым басням и докапывающегося до «подлинности» вещей. Но что ищет этот непредвзятый учёный муж в своей собственной душе? Уже не абсолютный моральный закон и не совесть, но некую умосозерцаемую сущность нас самих. Может ли эта сущность в итоге оказаться совестью? Едва ли, - потому что совесть не мыслится как предмет созерцания.

Таким образом, сознание Гуссерля есть самопознание на пути рефлексии; а феноменологическая редукция – это метод такого самопознания: попытка отчуждиться в акте рефлексии от поля своего сознания, рассмотреть его вчуже, как некий феномен:

«мы суть "явления" для самих себя»; «я не обозреваю более мои переживания, воображения, психологические данные, которые обнаруживает мой психологический опыт: я учусь исследовать трансцендентальный опыт. Я не полагаю более свое собственное существование в сферу своего интереса. Мой интерес сосредоточен теперь на чисто интенциональной жизни, внутри которой происходит мой реальный психологический опыт».

На первый взгляд, такое «продвижение» Гуссерля, по отношению к Канту, представляется полным разрывом идеалистической философии с христианством. Если кантовские поиски абсолютного императива воли лежат в русле обнаружения в человеке Града Божия, который «внутри вас есть», - то «чистое сознание» Гуссерля, не имеющее отношения к правде поступка, пребывает вне города и его закона; вне морали. Тем не менее, человек Гуссерля хочет быть истинным, сущностным, зреть истину себя, и в этом сущностном сознании поистине быть. То есть Гуссерль подражает Христу, соревнуется с Ним в том, что выражено словами: «Аз есмь Истина». Но при этом отбрасывает Путь: хочет быть «истиной» не на Пути, а непосредственно, через соединение со своей «истинной сущностью» в самосозерцании. Отсюда, человек Гуссерля – либо супермен (сверхчеловек), стоящий за пределами добра и зла, и усматривающий сущности отрешённо, как безразличное к человеку божество; либо эстет, погружённый во внеморальное эстетическим переживание, - как, например, переживания маркиза де Сада или Мазоха. Как то, так и другое обнаруживает перед нами общественную атмосферу, в которой к власти пришли фашисты и нацисты. И Гуссерль, – при всей своей декларируемой способности к «чистой рефлексии», – оказывается неспособным разглядеть в себе влияние этой тлетворной атмосферы дьявольского самообольщения.

Он говорит в «Феноменологии»: «Мы привыкли сосредоточивать внимание на предметах, мыслях и ценностях, но не на психическом "акте переживания", в котором они постигаются. Этот акт обнаруживается рефлексией; рефлексию же позволяет осуществить любой опыт. Вместо предметов, ценностей, целей, вспомогательных средств, мы рассматриваем тот субъективный опыт, в котором они "являются". Эти "явления" суть феномены, которые по своей природе должны быть "сознанием -о" их объектов…».

Заметьте: мы, глупцы, сосредотачиваемся «на ценностях», а нужно на переживании. Таким образом, важно переживание акта убийства, а не попрание моральных ценностей, которое при этом совершается.

Итак, человек Канта есть человек политический, гражданский, общественный, для которого важно поступить правильно, – и поэтому относительно такого человека возникает вопрос о его способности так поступать (есть ли в нём самом моральный закон или он должен получить его извне?); а человек Гуссерля есть либо олимпийский бог, либо человек сугубо эстетический, не позволяющий суждениям морали влиять на восприятие искусства, – каковая редукция была, наверное, актуальной при появлении нового искусства, включившего в свою эстетику аморальное и безобразное. Человек Гуссерля созерцает современное произведение искусства, которое является сообщением художника о чистом переживании; и чтобы воспринять это сообщение, он должен, предположительно, так же в себе произвести психологическую редукцию до чистого переживания. Этого требует субъективизм современного искусства, которое сообщает не фактическое общезначимое, а общезначимое субъективное, сущее в переживании артиста; притом безоценочно, как оно есть, то есть как феномен и не более. При этом оно сообщает не случайное (акцидентальное), но сущностное переживание, – иначе это не было бы искусством. Таково содержание Гуссерлианской «редукции фактической („эмпирической") всеобщности до всеобщности “сущностной”».

Что человек Гуссерля именно таков, как мы обрисовали выше, доказывает следующая иллюстрация, приводимая Гуссерлем в своём труде:

«В восприятии куба, например, обнаруживается сложная и синтезированная интенция: непрерывная вариантность в "явлении" куба в зависимости от угла зрения и соответствующие различия в "перспективе", а также различие между "передней стороной", видимой в данный момент, и "задней стороной", в данный момент невидимой, которая остается, следовательно, несколько "неопределенной", но которая, в то же время, равным образом полагается существующей. Наблюдение за этим "потоком" различных явлений-аспектов и за способом их синтеза показывает, что каждая фаза и интервал есть уже в себе "сознание-о" чем-то. При этом постоянный приход новых фаз не нарушает ни на один момент синтетическое единство целостного сознания, фактически оно остается сознанием одного и того же объекта.»

Разве это не концепция так называемого «кубизма»?

Закончив на этом предисловие, перейдём к более детальному рассмотрению книги Гуссерля «Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии».