– На свалку? – еще не веря себе, переспросил тот. – Бога?! – Он растерянно оглянулся. Ванька Смирнов довольно усмехался, бритый, дергая щекой, о чем-то переговаривался с начальником милиции, отцы Боголюбовы и жалкая кучка их прихожан стояли поодаль. – Да разве такое… – Но тут что-то зловещее показалось ему в зеленых глазах рыжего богопротивника, и он склонил голову. – Не нужны.

– Превосходно! – зябко потер руками и откашлялся Гусев. «Чтоб тебя твоя чахотка сожрала с потрохами», – всей душой пожелал ему про себя о. Андрей. – Но сказав «а», скажем и «б». Если не нужны колокола, то нужна ли построенная для них башня?

Некий благочестивый сотниковский житель в немолодых уже летах отправился паломником в Святую Землю и, возвратясь, рассказывал о. Андрею, что близ моря Галилейского есть дивной красоты гора, взойдя на которую, Спаситель отверз уста Свои и произнес проповедь, Его учениками впоследствии названную Нагорной. Припомнив этот рассказ, настоятель Успенского храма впал в глубокую тоску. Ибо всякая колокольня не подобна ли горе Божьей и не предназначена ли для того, чтобы с высоты ее по всей округе звучало бессмертное благовестие?

– Так нужна или нет?! – требовал от него незамедлительного ответа явившийся в Сотников пособник антихриста.

Отец Андрей пожал плечами и, не поднимая головы, отрекся:

– Не нужна, стало быть.

Ванька засмеялся.

– Во как! Прижал тебя умный человек и потек ты, поп, ровно квашня. Колокола не нужны, колокольни не нужны, доски эти ваши малеванные…

– Я про иконы!.. – вскинулся было о. Андрей, но под холодным взглядом главного супостата осекся и замолк.

– И церкви энти, где вы народ дурите, только место зря занимают. Их в клуб переделать надо. В Пензе в одной такой научное заведение для всего народа устроили – звезды смотреть, где какая.

– Планетарий, – нехотя пояснил бритый.

– Во-во! – обрадовался Ванька. – И у нас, в Сотникове…

Но в какой именно из церквей града Сотникова собрался он устроить планетарий, услышать не удалось. Пронзительный вопль о. Михея раздался с колокольни.

– А-а-тпусти-ите! – надрывно кричал звонарь, но напрасно. Несколько человек схватили его сначала за руки, потом за ноги и, раскачав, с напутственным гоготом: «Лети, поп, в Царство Небесное!» выбросили со звонницы вслед за колоколами. Анечка Кудинова ахнула и закрыла глаза ладонями.

Отец Михей падал лицом вниз c безмолвно открытым ртом, широко раскинутыми руками и вздувшимся на спине подрясником. Сильный порыв ветра со стороны Покши чуть развернул его, он рухнул на церковную ограду и повис на ней, как копьями, пронзенный ее железными острыми концами. Густой темной струей хлестнула из его горла кровь, он дернулся, шевельнул головой, на которой каким-то чудом удержалась скуфейка, и затих, свесив руки. Дурным голосом вскрикнула и повалилась без чувств одна из певших в хоре Никольской церкви женщин.

– Марья! – тормошила ее и плакала другая. – Ты вставай! Отец Михей, батюшка, мученик ты наш… Уби-и-и-ли!

– Что это? Почему? Отца Михея… – лепетал, будто младенец, о. Александр и чувствовал, что из-под ног у него уходит земля. Он ухватился за руку брата. – Петя…

– Кирюша, – звал сына старик Пчельников, – пойдем отсюда… Пойдем! Не смотри, ради Бога!

У бритого партийного начальника несколько раз подряд дернулась щека.

– Я просил – недовольно пробурчал он, – без жертв.

– Всякая революция, – высокомерно отчеканил в ответ Гусев, – это насилие. А где насилие – там и жертвы.

– Звери, – сильно и ясно сказал о. Петр.

3

Когда закончилась так внезапно и страшно прерванная литургия, о. Петр вышел из алтаря и медленным взглядом обвел стеснившийся у амвона народ. По пальцам можно было всех пересчитать – тех, кто пришел утром и после пережитых потрясений поспешил назад, под своды церкви, к спасительной и укрепляющей Чаше, да еще старичка в больничной пижаме, двинувшегося вместе с малым стадом к Успенскому собору, там побелевшего от ужаса и схватившегося за сердце при виде сброшенного с колокольни и повисшего на ограде бездыханного звонаря, да еще трех молодых послушниц из разогнанного Рождественского монастыря, в черных, по самые брови надвинутых платках. Не было матери Агнии. Ее Григорий Федорович увел домой, напоил чаем и наказал лежать, определив сиделкой возле нее Лену Калашникову, недавно тайно постриженную о. Иоанном Боголюбовым с именем Ксения, но оставшуюся в миру. Но сам регент стоял среди народа, и весь его хор могучий – две состарившиеся на левом клиросе женщины и Анечка Кудинова – был с ним рядом.

С первыми словами о. Петра скрипнула дверь, кто-то вошел и замер, отойдя от порога чуть в сторону. «Прислали», – с мрачной уверенностью догадался о. Петр. И о. Александр, приблизившись к брату, шепнул, что человек сейчас в церковь вошел никому не ведомый и, скорее всего, это гусевский наушник и соглядатай.

– Не гнать же его! – громко сказал о. Петр.

Все обернулись, оглядели незнакомца и еще теснее сбились у амвона.

– По отцу Михею, страдальцу и мученику, безвинной гибели которого мы все были потрясенные свидетели, сегодня же отслужим панихиду. А пока – помолимся.

– Боже духов и всякия плоти…

Голос о. Александра прервался. Все рассуждения о необходимости перемен в Церкви как бы сами по себе ни были неоспоримы и умны, теряли всякую ценность и превращались в пустые слова, когда сброшенное злодеями с колокольни тело звонаря истекало кровью на ограде собора. Казалось, проще самому умереть, чем ответить на гибель о. Михея привычной, но с каждой новой бедой лишающейся своей силы ссылкой на Создателя: по Его-де попущению свершилось. Зачем тогда вообще нужна Церковь – с переменами или без перемен, с епископами: монахами или состоящими в законном браке, славящая Бога на церковнославянском или русском языке? Где ангелы, которые должны были подхватить и бережно опустить на землю несчастного Михея? Где Покров Богородицы, когда-то сберегший целый Константинополь, а теперь не спустившийся с небесных высей, дабы защитить маленький Сотников? А Спаситель? Что проречет Он представшему перед ним Михею? Скажет ли: ступай, бедный скопец, от людей оскопленный, вера твоя не спасла тебя? Или все-таки спасла – и насквозь пронзенное и истекающее кровью тело звонаря облечено будет в белые одежды, а сам он отныне и навсегда причислен к праведникам?

– Саша, – тихонько окликнул его брат. – Дальше.

Отец Александр вытер слезы, затуманившие глаза.

– …смерть поправый, – с глубоким вздохом произнес он, – и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый; сам, Господи, упокой душу усопшего…

– Убиенного! – резко сказал о. Петр, и старший брат кивнул, соглашаясь.

– …убиенного раба Твоего Михея, в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание…

– Во блаженном успении, – тихо, боясь попасть не в лад, пропел по окончании молитвы о. Петр, и Анечка Кудинова, чудным, мощным своим голосом, и обе певчие, и сам Григорий Федорович Лаптев, и все, кто был в храме, подхватили, терзая душу и неизбывной горечью последнего прощания, и упованием на безмерность божественного милосердия, и надеждой на ожидающую всех – и уже преставившихся, и еще живых – жизнь будущего века, – вечный покой подаждь, Господи, убиенному рабу Твоему Михею и сотвори ему вечную память.

И трижды повторили «вечную память», и стояли, не тая слез, покуда последние звуки не замерли под сводами церкви. Тогда произнес о. Петр:

– Вечная память мученику, отцу Михею… Сегодня день такой – пятница, – еще как бы собираясь с мыслями, тихо промолвил он. – Воспоминание о Голгофе… И как нам не вспоминать Голгофу, как не вспоминать страдания распинаемого Господа, как не повторять Ему вослед: людие Мои, – он умоляюще простер руки к собравшемуся в церкви народу, ко граду Сотникову, ко всей России, денно и нощно лютой смертью казнящей своих детей, – что сотворих вам? Слепцы ваша просветих, прокаженныя очистих, мужа суща на одре исправих. Что Мне воздаете? За манну – желчь, за воду – оцет, за еже любите Мя, ко кресту Мя пригвоздисте… И что нам молвить Ему в ответ? Каким словом оправдаться? Cкажем ли по извечной слабости своей: да, Господи, Ты указал нам дорогу в жизнь вечную, и мы бы рады идти за Тобой и дальше, но власть судила Тебе Голгофу, Крест и Распятие. Встать на Твою защиту? Сына Человеческого спасти от человеческой ненависти? Живот свой положить за всех, исповедующих имя Твое и принимающих за верность Тебе поношения, муки и смерть? Но устами апостола Твоего не Ты ли нас научил, что нет власти не от Бога? Не Твой ли апостол установил: противящийся власти противится Божию установлению? И не он ли прибавил, что существующие власти установлены от Бога?