— Я тоже хочу, — с хрипом выдохнул Женька, — я тоже...
Рука разжалась. Чемодан глухо стукнулся о шпалу.
«Отдать... Вернуть... Но как?.. Не поверят...» Он повернулся мгновенно всем телом. Взгляд уперся в рюкзак, завязанный красным шнурком.
Рюкзак громоздился на спине человека, который мгновенно отвернулся от Женьки.
«Следят», — мелькнула мысль. В тот же момент донесся истошный крик:
— Обокрали-и!
«Бежать! — подстегнул себя Женька. — к Пруту. Привокзальная, 118. Где выход?!» Рюкзак преградил дорогу, не двигался с места. Вор ринулся обратно.
Пробежав два-три вагона, он одним рывком взметнул свое тело вместе с чемоданом в распахнутые двери тамбура. Противоположная дверь в нем была также открыта. Видны были красные буквы над аркой — «Выход в город».
Кинувшись вперед, Женька замер, судорожно раскрыв рот, глотая воздух, как рыба на суше. На перроне близ вагона стоял усатый милиционер, а перед ним всхлипывала женщина с ребенком.
Все!
Чернота и глушь. «Вернуть, вернуть, вернуть... Не поверят, не поверят, не поверят!».
Вдруг мгновенная вспышка воли. Резкий удар ноги. Чемодан громыхнул на перрон, а Женька метнулся за дверь, раскинул руки, стараясь слиться со стеной тамбура.
«Найдут. А то не поверят. Найдут. Найдут...»
В ушах звенело. Звон нарастал, нарастал и... оборвался.
— Отнеси чемодан. — Раздался спокойный повелительный голос.
Женька не двигался.
— Отнеси чемодан! — повторила Зоя. Она стояла в дверях, через которые вскочил Женька.
Девушка вплотную придвинулась к Женьке.
— Трус! — Зоя спрыгнула на перрон. Мелькнул только рюкзак с красным шнурком. В глазах снова поплыли черные круги.
Женька не видел, как отнесла чемодан эта девушка. Не слышал, как извинялась женщина за «грязные мысли про студентов», как милиционер тоном пророка басил: «Я же говорил, растерялись в толпе, найдется. Разве позволят такое студенты?».
А он стоял, потрясенный, и ни о чем не мог думать. Грязная паутина забытья заволокла мир. Никто не знал, что творилось с Женькой. А творилось что-то значительное. Свершалось великое таинство очищения.
Медленно, медленно спадала паутина, и по мере просветления крупней и обильнее текли по щекам слезы. Все легче и легче становилось на душе, словно прорвался в ней старый нарыв и смывалась с потоком слез душевная грязь.
Сколько длилось это очищение и закончилось ли оно? Сам себе Женька свидетель...
Впрочем, нет. Свидетели были.
Очнувшись, он заметил, что из дверей со стороны теплушек выставились девичьи головки. Одна из них была Зоина.
«Рассказала подружкам, — без тени упрека подумал Женька. — Ишь, уставились, ровно в театре представление: «Рыдающий вор».
Усмехнувшись, он высморкался, вытер глаза, спрыгнул на перрон и тут же почувствовал, что его догоняют. Остановился. Догоняла Зоя, а двое девчат с прежним любопытством выглядывали сейчас уже из тамбура.
— Я... — Зоя помолчала. — Я не знала, что это так тяжело... Извините. Вы хорошо поступили, когда отказались от... Вы чище, чем... некоторые студенты.
«Вот эт-т-то да!..» — воскликнул Женька всей своей исстрадавшейся душой.
—- Не купил я Лукьяновне. Обманул. Не заработал. Как же ей на глаза показаться?..
Длинный пронзительный свисток заглушил голос. Было лишь видно, что Зоины губы шевелятся.
— Вот и заработаете... — услышал Женька, когда смолк свисток. — Едем, едем, едем!
Она схватила его за рукав, потянула в тамбур. Робкие, казалось, студентки вцепились в полы Женькиной телогрейки и увлекли его через тамбур пассажирского вагона прямо в теплушку.
В тот же миг звякнули буфера, поезд тронулся, все вокзальные громкоговорители всполошились: «Привет студентам-целинникам», «Ни пуха вам ни пера». Рванула музыка. Эшелон грянул песню:
...А поздно вечером, уткнувшись носом в бумагу, Женька писал: «И еще собчаю тибе, моя мамаша Лукерья Ивановна, что не судьба нам свидеться в скорости. К зиме разе. Тогда и подарочек привезу. А может, посылочку вышлю. По-другому не смог сделать, потому как еду на целину. А про то, что на целине, как у вас на лесозаготовках, бараки протекают и без постелей спят, дак вы не думайте. Не сбегу и в тюрьму не попаду, потому как ребята здесь мировые и еду я не по вербовке, а, — он запнулся, вспомнил дописанный мелом плакат и тоже дописал, — по велению сердца».
В конце письма Женька аляповато вывел «Post Scriptum», усмехнулся, написал: «Поклон Елене Ивановне», — хотел добавить: «Пусть приезжает на целину», но взглянув на сияющую во сне Зою, поставил точку.