Этот траур простирался даже на веселье свадебное: запрещена была игра на скрипках. Ю. Ф. Самарин, объезжавший самолично польские сёла после усмирения бунта 1861—1863 годов, рассказывает престранный случай, который в православной нашей стране совсем непонятен, а у католиков был святою заповедью. В одном селении крестьяне стали просить Самарина “выпросить им разрешение на ближайшей свадьбе снять с гвоздя висевшую в шинке опальную скрипку”. В чём дело? Он не понимал. “Но скоро сам шинкарь разъяснил нам всё дело, предъявив полученный им письменный приказ от войта (вроде волостного старшины) об уплате штрафа за нарушение запрета, наложенного ксёндзом.

Последний стоял невдалеке от сходки (созванной Самариным. — М. В. ); и мы просили его объяснить, что дало повод к этой строгости? Ксёндз, видимо, растерялся; заговорил было о том, что его обязанность поддерживать “моралитет”, но, впрочем, сознался, что нет причины воспрещать игру на скрипке вне церкви. По настоянию нашему, он это повторил от себя крестьянам к их неописанной радости”... Потом “об этом сделано г. наместником Польши общее распоряжение”: опала со скрипок была снята.

Не нужно думать, что это — пустяк. Нет, какая власть у ксёндзов над народом! Вот что здесь для нас важно. Откуда это? И к чему это доводит? (вот вопросы, о коих будет разъяснение дальше). (Соч. Т. 1, ст. 360—361).

Пропускаем полстолетия ещё... Наше время. Вот Польша, благодаря победе союзников над немцами, получила неожиданно огромное простран­ство, о чём они и мечтать не могли перед войною. Во главе её становится человек, сам испытавший режим ссылки и тюрем, — Пилсудский. В православном церковном календаре, изданном в Варшаве за 1938 год, напечатана речь митрополита Варшавского Дионисия на вторую годовщину кончины “приснопамятного маршала Иосифа Пилсудского”. Там он, между прочим, говорит следующее: “Для нас, православных граждан Польской республики, в особенности ценным являлся новый (это примечательно: если “новый”, то старый был иным. — М. В. ) духовный облик Польши, который показал нам Иосиф Пилсудский, когда в своём известном воззвании от 22 апреля 1919 года “К гражданам бывшего Великого княжества Литовского” высказал следующее:

“Состояние постоянной неволи, хорошо известное мне лично... должно быть, наконец, упразднено... Я хочу предоставить вам всем возможность разрешения внутренних дел национальных и вероисповедных так, как Вы сами этого пожелаете, без какого бы то ни было насилия или принуждения со стороны Польши”.

И это завещание Пилсудского будто бы исполнялось во всей чистоте: Польша для всех являлась искренней, нелицемерной “истинной родиной, любящей матерью, для которой все её дети равно дороги”, — свидетельствует митрополит Дионисий в похвальном слове. Конечно, в похвальном памятном слове подобает хвалить покойника, по доброй и старинной поговорке: о мёртвых или хорошо говори, или ничего. Но так ли это было на самом деле, можно сомневаться. Я не намерен рассказывать о том, как снесли русский собор, как разрушали сельские православные церкви (я этого не знаю точно; а газетам не намерен верить во всём). Но вот что мне несомненно известно: в том же церковном календаре есть статистические справки о религиях: католической, униатской, православной, протестантской, еврейской и пр. (И цифры, и графические рисунки говорят, что католичество в Польше стало расти: в 1921 году католиков было 17 с лишним миллионов, в 1931-м — уже 20 мил­лионов и 800 000... Неужели католическое духовенство не приложило здесь рук своих? Невероятно...) А вот ещё более поразительный факт, там же напечатанный. В 1931 году была перепись. Заявляли: кто какой веры. Но вот смотрю в Полесском воеводстве (в уездах Пинском, Брестском, Кобринском и друг.), то есть там, где больше всего православных русских, я вижу странно малую цифру, которая показывает: на каком языке они говорят? Оказалось, всего 1,4 процента; а православных там же показано рядом 77,4 процента. Ясно, что — русские. Что же оказывается? В примечании объяснение: “во время переписи 1931 года огромное большинство православ­ных полещуков определило свой язык, как “тутейший” . Из 708 200 человек признало своим родным языком язык “тутейший” свыше 707 000... Куда же их отнесли статисты? В графу “иной” язык, где указаны (кроме Вильны литовской) крохи, меньше процента (вроде караимского и т.п.). Почему же так случилось? Полещуки побоялись сказать, что они считают своим родным языком русский... Вот и вся разгадка загадки. И выдумали наивно-хитро новейший язык “тутейший”... Что ж это за свобода? (Нет, свежо предание, а верится с большим трудом).

Кажется, польские вожди и здесь не всю правду говорят... Старая привычка сильнее завещаний самого создателя Пилсудского.

А вот собственное свидетельство сотрудников его по делу об отношении вообще к русским. Тут уже не разгадки, а подлинные слова. Прежде поляки могли винить правительство русское, царское, что оно их притесняло. Но вот пришла революция; у власти стало правительство сначала временное, потом советское. Казалось бы, можно сговариваться с ними так или иначе. А если не с ними, то хоть с белыми армиями, которые просили помощи у поляков. Что же на деле оказалось? Действительно, и красные, и поляки, и белые, в частности, и при мне в Крыму в правление генерала Врангеля, вели переговоры о соглашении, хотя генерал Брусилов из России предупреждал против этого своих же соратников по всемирной войне. И вот результаты переговоров. “Дело вовсе не в том, — пишет польская газета “Польска Збройня”, — искренно или не искренне Пилсудский вёл переговоры с Советами или Деникиным; не в том, что и как предлагал Деникин. Дело шло об ослаблении врага и об отношении, на почве личной и исторической, Иосифа Пилсудского к РОССИИ новой, красной, и к России старой — белой. В белой России Пилсудский должен был видеть извечного врага... тогда как в красной он мог видеть только кристаллизующийся хаос... Иосиф Пилсудский был орудием кары”...

Как не вспомнить вышеприведенные слова прокламаций ксёндзов об ужасной “мести”: только здесь более тёмное слово — “кары”!!

А польский генерал Галлер ещё более откровенен: “Слишком быстрая ликвидация Деникина не соответствовала нашим интересам. Мы предпочли бы, чтобы его сопротивление продлилось, чтоб он ещё некоторое время связывал советские силы. Я докладывал об этой ситуации Верховному вождю (Пилсудскому). Конечно, дело шло не о действительной помощи Деникину (а следовательно, после него и Врангелю. — М. В. ), а лишь о продлении его агонии ” (“Причины распадения Русской Империи”. Э.Г. фон Валь. Таллин, 1938, стр. 69). “Нужно, чтобы большевики били Деникина, а Деникин бил большевиков”. Эти слова говорил член польской миссии к тому же Деникину (конечно, между своими) Иваницкий, бывший министром торговли и промышленности в России.

Разве это не напоминает нам польского катехизиса о том, что для пользы отчизны “все средства дозволены”? Что Святая Католическая Церковь простит этот обман?! Да, старая закваска духа не скоро испаряется...

И понятно, что писал потом генерал Деникин в своих воспоминаниях.

“На банкете, данном в честь миссии, я обратился к присутствующим с кратким словом: “После долгих лет взаимного непонимания и междоусобной распри, после тяжёлых потрясений мировой войны и общей разрухи, два братских славянских народа выходят на мировую арену в новых взаимо­отношениях (то есть дружбы, — думал в простоте сердца русский гене­рал. — M. B. ), основанных на тождестве государственных интересов и на общности внешних (врагов) противодействующих сил”... Вероятно, он разумел, прежде всего, большевиков, а потом немцев? И далее:

“Никогда ещё не приходилось мне сожалеть до такой степени о сказанных словах”... И понятно... Член миссии, начальник штаба майор Пшездецкий пояснил Деникину дело:

“Мы дошли до своей границы”. Поляки, как известно, разбили большевиков, после некоторых успехов их. “Теперь подходим к пределам русской земли и можем помочь вам. Но мы желаем знать заранее: что нам заплатят за нашу кровь, которую нам придется пролить за вас. Если у вас нет органа, желающего с нами говорить по тем вопросам, которые нас так волнуют (Деникин ссылался на будущую Думу), то нам здесь нечего делать !”...