Реально получалось так. Топильский вел себя с подчиненными как человек (как умный человек) до момента, пока подчиненный, совершенно не собираясь как-то уязвить Топильского и даже не подозревая об этом, выражал сомнение в чем-то, что Топильский считал плодом своего ума. Топильский это воспринимал почему-то как страшное оскорбление — это понятно и можно объяснить. Непонятно другое, почему он одновременно начинал считать этого человека глупцом? А это происходило со всеми, кто работал на заводе — к моменту снятия Топильского с должности на заводе не было ни единого человека (я имею в виду круг этээровцев, с которыми Топильский так или иначе соприкасался), который бы не отнесся к его снятию с одобрением, и который бы посочувствовал Топильскому. (Так к этому относились все, даже если он кого-то и не успел достать. Строго говоря, только Володя Шлыков сказал, что жаль Топильского, поскольку он все же хотел, как лучше, но Шлыков был человеком столь высокой пробы, что ему эта жалость простительна.) Таким образом, получалось, что на всем заводе из управленцев умный только Топильский, а остальные — идиоты. Подчеркну, что идиотами Топильский считал и тех, в чьих делах по своему образованию и опыту изначально ничего не понимал, следовательно, и оценить правильность тех или иных их действий изначально не мог.
Вот помню историю с главным бухгалтером завода Григорьевым (имя-отчество уже забыл). Я был еще только поступившим на заводе салагой, и мы с другими устроили курилку в торце коридора третьего этажа заводоуправления, где на подоконнике у нас стояла консервная банка под окурки. Через пару дверей от нас по коридору был кабинет главного бухгалтера завода, а поскольку его кабинет был маленький, а в бухгалтерии почти сплошь работают женщины, то Григорьев выходил покурить к нам. Для нас (а я помню в нашей компании Володю Шлыкова и Вадима Храпона) главбух завода — это большая шишка! Но совместная травля анекдотов и обсуждение сборных СССР по футболу и хоккею нас несколько сблизили. И вот как-то мы стоим и видим, как, поднявшись по лестнице и минуя свой кабинет, к нам направляется Григорьев, на ходу доставая пачку сигарет и прикуривая. Он запомнился мне мужчиной лет 40, интеллигентного вида в очках с золоченой оправой.
— Скотина! Сволочь! — начал Григорьев, выпуская дым и совершенно не сообразуясь с тем, что то, что он собрался нам рассказать, нам знать, в общем-то, не следовало. — Все, он меня доконал! Я на этом е…ном заводе больше работать не буду! — а после того, как мы поинтересовались, что же случилось, он вгорячах рассказал следующее.
— Вызывает Топильский и начинает меня драть ни за что. Я, получается с его слов, дурак, бухгалтерия у меня не работает. Я спрашиваю, что он имеет в виду? Что не так? Но ведь он же в нашем деле баран, он же в бухучете ничего не соображает и поэтому ничего мне сказать не может, а снова и снова заводит пластинку, что я дурак и бездельник, что всю работу завалил. Я сижу и ничего не могу понять, чего он хочет? И только минут через 40 из его намеков понял, чем он недоволен.
Всю его зарплату и премию получает за него его жена в кассе заводоуправления. А оказывается, ему, чтобы Вальку П-ву трахать, нужны деньги, чтобы о них жена не знала. И он, наконец, удумал, что такими деньгами, о которых бы его жена не знала, должны быть премии, которые приходят ему из министерства. И он меня! Главбуха! Драл, чтобы я догадался, что ему эти премии надо выдавать помимо жены?! Это я, получается, плохой главный бухгалтер, потому что не догадался об этом раньше него?! Это значит, у меня поэтому плохая бухгалтерия?! А позвонить мне и сказать как человек, чтобы ему эти премии не включали в расчет и выдавали отдельно, он мне не мог?! Все! Я с таким директором работать не могу!
И вот в такую ситуацию неумолимо попадал каждый, как бы он ни старался ее избежать. Народ-то в Ермаке был простой, всяким там московским политесам не обучен, посему так или иначе, но наступал момент, когда подчиненный брякал что-либо такое, чего Топильскии не хотел слышать. И после этого подчиненный сразу переходил в категорию дураков и плохих работников, которым Топильскии считал своим долгом постоянно и публично напоминать об этом. Не могу сказать, что люди не пытались найти способы, чтобы как-то с этим придурком работать. Помню как-то в диспетчерской сошлись вышедшие из кабинета Топильского главные специалисты и начальники цехов в соответствующем настроении, и главный механик завода, тогда Глеков, пытался поделиться с ними своими идеями.
— Тут нужно понять, что Петруша всех нас считает идиотами, неспособными предложить ничего правильного. Поэтому с ним нужно действовать наоборот — никогда не предлагать ему правильное решение, иначе он его забракует. Нужно предлагать ему херню, он все равно ее смысла не поймет, но раз ты ее предложил, значит, он объявит это негодным. И тогда ему можно подсунуть и нужное решение, но так, чтобы оно исходило не от тебя. Тогда он за него-то и ухватится. — Далее Глеков рассказал конкретный пример, в котором я забыл фамилии и даю их условно. — У меня в литейке уволился начальник, единственный, кто его мог заменить — Петров. Но если я прямо предложу Петрова Топильскому, то он его никогда не назначит, более того, сочтет, Что Петров близок ко мне, и начнет его шельмовать. Поэтому я прихожу к Петруше и говорю, что есть глупое мнение назначить начальником литейного цеха Петрова, но я категорически не согласен, кроме того, и Петров не хочет становиться начальником. Поэтому я предлагаю назначить Сидорова. Петруша, естественно, ни того, ни другого не знает, но он пожевал сопли и объявил, Что я — дурак, работать с людьми не умею и кадры в БРМЦ не знаю. Поэтому Петруша назначит начальником литейного цеха Петрова, а если тот не захочет стать начальником, то Петруша его заставит. Все, он принял то решение, что и надо было, — закончил свою поучительную историю Глеков.
Все это, конечно, логично, но как в жизни работать таким образом? Ведь основную массу вопросов нужно докладывать директору немедленно и немедленно предлагать вариант решения. Ну, когда тут разработаешь хитроумные планы для этого придурка?
Когда я в 1973 году приехал на завод, с завода уже шло увольнение специалистов, хотя завод в то время работал еще прекрасно, и премии были регулярно — ведь Друинский свое дело знал и делал. И все специалисты уходили по одной причине — невозможность работы с Топильским. Поскольку я тогда с главными специалистами непосредственно не работал, то мне трудно вспомнить их фамилии, но могу гарантировать, что начальник цеха № 4 Березко ушел из-за него. За ним следующий начальник этого цеха, сильнейший технолог Мустафа Адаманов, тоже ушел из-за Топильского. Из-за него уволился и зам по быту Иванов, увезя с собой и жену, зама начальника химлаборатории ЦЗЛ. Из-за Топильского ушел и главный механик Глеков, который, казалось бы, знал, как с Топильским работать. Уход специалистов с завода был повальным. Я, сам того не желая, сделал в ЦЗЛ очень быструю карьеру именно потому, что из-за Топильского ушли Н.В. Рукавишников, Н.П. Меликаев и даже А. А. Парфенов, так и не дождавшийся снятия с должности самого Топильского. Уходили те, у кого нам, молодым, надо было бы еще учиться и учиться.
Мы очутились как бы на фронте. Из какой-то давно читанной книжки запомнил, что во Вторую мировую войну в американской армии смерть одного майора давала возможность повыситься в должности 40 человекам. Это многовато, но сам результат несомненен. Что значит, что с завода ушел главный механик? Это значит, что на его место назначается, скажем, начальник БРМЦ, на место того — начальник какого-либо из ремонтных цехов, на место начальника цеха — старший мастер, на его место — мастер, на место мастера — бригадир, а бугром становится простой слесарь или электрик. То есть уволился один специалист, а сразу шесть должностей на заводе заняли неопытные люди. А при такой их неопытности она била очень сильно в первую очередь по ним самим, во вторую — по Друинскому, а в конечном итоге била по заводу — по количеству выпускаемой им продукции.