Примерно то же самое можно сказать и про Андрея Дунаева, который в то время занимал пост замминистра внутренних дел. Не исключено, что и он уже в 1992-м мог переметнуться в антипрезидентский лагерь, как переметнулся в 1993-м, хотя в отношении него это, пожалуй, можно утверждать с меньшей уверенностью, чем в отношении тогдашнего главы МБ. К тому же, став в сентябре 1993 года белодомовским «министром внутренних дел», Дунаев никак себя не проявил, оказался пустым местом и вскоре был заменен другим деятелем. Так что и в скороспелом заговоре 1992 года — если бы таковой случился, — толку от него, я думаю, тоже было бы мало.

В общем из списка мятежных генералов 1993 года, гипотетически примеряясь к 1992-му, — кто из них уже тогда был бы способен поднять бунт против президента, — смело можно вычесть двоих — Руцкого и Дунаева. Что касается оставшихся… Думаю, такие люди, как Ачалов, Баранников, Макашов, вполне могли уже осенью 1992-го организовать и возглавить антипрезидентский заговор, причем с известными шансами на успех (так что нельзя сказать, будто опасения демократов были совсем уж безосновательны). У Ачалова имелись обширные связи в армии. Участие в нем Баранникова, — главы того ведомства, которое, собственно говоря, и призвано отслеживать подобные поползновения и ликвидировать их в зародыше, — обеспечило бы заговору достаточную конспиративность, необходимую на начальной стадии. Антидемократический фанатизм Макашова мог придать путчу необходимую в таких делах агрессивную энергию…

Вместе с тем, и соображения против выбора такого пути были достаточно основательные. Ведь подобный путч уже произошел совсем незадолго перед тем, всего лишь год назад. Он тогда был у всех на памяти, причем эта память не вызывала ничего, кроме отвращения. Так что на положительную реакцию широкого общественного мнения новые заговорщики вряд ли могли бы рассчитывать. Главное же, строить какие-то заговоры оппозиционерам в ту пору не было особой необходимости. Просматривался совсем иной сценарий захвата власти — как им казалось, несравненно более эффективный. Он заключался в том, чтобы всеми способами, всеми силами мешать реформам и ждать, ждать, ждать… Ждать, пока плод созреет и сам упадет в руки (в 1992-м это яблочко было еще явно зеленым). Спотыкающиеся и вихляющие из стороны в сторону реформы, реформы, которым ставят палки в колеса, будут делать жизнь людей все хуже. А это как раз то, что и требуется: «Чем хуже — тем лучше!». Ухудшающаяся жизнь станет все больше настраивать население против реформ и реформаторов, создавать благоприятную атмосферу для вполне «демократичного», вполне «конституционного» перехода власти к оппозиции. Не исключено даже, что в конце концов народ сам поднимется против «антинародного режима», сметет его, призовет на правление непримиримых оппозиционеров.

Именно этот сценарий и был реализован в 1993 году. Реализован достаточно успешно. Народ, правда, не поднялся, но имитация «народного восстания» была разыграна не то что бы совсем неубедительно. Триумфа тоже не получилось, но помешали ему достаточно случайные обстоятельства. Хотя реально тогда победил президент, но вполне могли бы победить и его противники. В принципе, и то, и другое, было, пожалуй, одинаково вероятно…

И еще одно. Многие до сих пор считают разгромленных мятежников этакими «священномучениками»: они, дескать, защищали Конституцию, а злодей-президент расстрелял их из танков (как уже говорилось, «расстрел парламента» — любимое клише коммуно-патриотической пропаганды). Если бы случилось не то, что случилось, а произошел бы, допустим «генеральский» заговор, вылепить этот мученический образ из очередной компании путчистов было бы, согласитесь, несравненно сложнее. Кто-то, возможно, учитывает и это, затевая ту или иную опасную игру…

Атмосфера неуверенности, ожидания возможного трагического катаклизма, конечно, не могла не сказываться на действиях реформаторов. Одно дело, когда ты действуешь в достаточно спокойной обстановке (я уж не говорю — в обстановке всеобщей поддержки: на такую вряд ли можно было рассчитывать), когда чувствуешь себя со всех сторон защищенным, и другое — когда на тебя всякий день обрушивается поток тревожной информации, когда тебя насквозь продувают прострельные ветры противоречивых или просто враждебных общественных настроений. В такой обстановке трудно не проявить излишнюю уступчивость и податливость, избежать каких-то неточных шагов.

Одной из главных задач, которую с самого начала ставило перед собой правительство реформаторов, была финансовая стабилизация. Достичь ее можно было лишь в том случае, если бы удалось последовательно проводить достаточно жесткую кредитно-денежную политику, — не допускать чрезмерного кредитования госпредприятий, слишком больших социальных выплат, безудержного повышения зарплаты и т. д. Ибо за этим неизбежно следовал всплеск инфляции, что в конечном счете приводило к ухудшению положения людей, то есть к результатам прямо противоположным, нежели те, к которым будто бы стремились сторонники политики мягкой. Однако правительство то и дело заставляли отступать от его жесткой линии. На первое такое отступление оно вынуждено было пойти уже зимой 1992 года. Пагубные результаты этого, естественно, не замедлили сказаться.

Но особенно мощная деформация денежной политики началась после того, как исполняющим обязанности председателя Центробанка Президиум ВС назначил Виктора Геращенко. Случилось это 17 июля. Дату стоит запомнить: многие отмечали, что в этот момент завершился более или менее последовательный ход реформ, осуществлявшийся правительством Гайдара, и началось зигзагообразное, со спотыканием и скольжением, движение, то и дело грозившее вообще все повернуть вспять. При этом Гайдар не отрицает: в том, что так произошло, есть и его доля вины.

Назначение руководителя ЦБ в ту пору было прерогативой Верховного Совета. Однако, чтобы тот или иной деятель занял этот пост, требовалось, разумеется, согласие главы правительства (а Гайдар к тому времени был уже и.о. премьера) и тем более президента. Когда стало ясно, что прежний руководитель ЦБ Георгий Матюхин должен будет покинуть свой пост, Гайдар не сразу решил, кого бы он мог поддержать как кандидата ему на замену. Было ясно: кандидаты, которые полностью устраивали бы реформаторов, — такие, как Борис Федоров или Сергей Игнатьев, — абсолютно неприемлемы для депутатов. Тогда и возникла фигура бывшего председателя Госбанка СССР Геращенко. Демократы относились к нему настороженно, если не сказать больше: бывший главный советский банкир активно участвовал в «павловских авантюрах», припрятывал, по слухам, за границей «деньги КПСС», фактически поддержал ГКЧП… Однако квалификация его вроде бы не вызывала сомнений. Это-то в конце концов и решило дело. После беседы с Геращенко Гайдар согласился на его назначение.

«Видимо, это самая серьезная из ошибок, которые я допустил в 1992 году, — вспоминал позднее Егор Тимурович. — Утвержденный Верховным Советом, Геращенко действительно довольно быстро показал себя квалифицированным управленцем, сильным организатором. Банк при нем стал работать намного более четко, слаженно, снизились сроки прохождения платежных документов. Но все это перекрывалось одним фундаментальным негативным фактом: Виктор Владимирович категорически не был готов понять аксиомы банковского управления экономикой в условиях инфляционного кризиса. Он был искренне уверен в том, что, увеличивая темпы роста денежной массы с помощью эмиссии, можно поправить положение в экономике. Много раз впоследствии слышал от него примерно следующее рассуждение: ну, смотрите — цены выросли в четыре раза, а денежная масса только в два, значит, денег в экономике не хватает, производство падает именно из-за нехватки денег, давайте увеличим темпы роста денежной массы, предоставим кредиты республикам, предприятиям. Спорил с ним, приводил контраргументы, доказывал порочность подобной политики, доказывал общеизвестное — падение спроса на деньги как раз и является естественной реакцией на инфляционный кризис, масштабную денежную эмиссию. Но переубедить человека, у которого сложились твердые, укоренившиеся представления о взаимосвязях в рыночной экономике, очень непросто. Внутренне он не мог принять иную точку зрения».