У кого-то здесь прошли детские годы, у кого-то юность или время заката. Кто-то рядом жил, а кто-то находил время сделать крюк и по дороге, звавшей к неотложным делам, хотя бы на минуту присесть на скамейке, просто бросить взгляд.

Зеркало воды сквозь густую листву старых деревьев. Тенистые аллеи. Колонны маленького павильона. Торжественно выплывающая пара лебедей. Одинокая лодчонка смотрителя, направляющаяся к разместившемуся в центре пруда лебединому домику с удобными для широких сильных лап пандусами. Стайки диких уток, прилетавших из соседнего зоопарка. В зоопарке было людно и шумно. На «Патриках» тоже людно и совсем тихо. Разговоры вполголоса. Молчаливо сидящие пары. И как немыслимый подарок — одинокая трель соловья…

Своя загадка есть и у «Патриков». Их история начинается с Куликова поля. С княгини Олены, которая, овдовев, подарила московскому митрополиту лучшие свои земли — от Новинского, Кудрина до слободы оружейников, Бронников и от Бронников до Ходынского поля.

Была княгиня Серпуховская владелицей, по мужу, одной трети Москвы и подмосковных земель. Рассталась с землями ради вечного поминовения любимого супруга, ушедшего из жизни в двадцать шесть лет.

Сначала митрополиты московские, а начиная со времен Бориса Годунова, древние патриархи устраивали на дареных землях свое хозяйство. Богатая ключами и родниками земля подсказала вырыть три «деловых» пруда: рыбу разводили для стола только в прудах, для каждого вида отдельно. Три пруда обеспечивали патриарший стол «повседневной рыбой». Нынешний пруд — плотвицей, которая бывала у патриарха каждый день. Как раз плотвица нуждалась для правильного размножения в особо чистой воде. Из тех же родников шла и питьевая «водица», чистоте которой придавалось исключительное значение. Рядом на болоте процветало козье хозяйство и тоже для патриаршьего обихода. Козье молоко предпочитали коровьему, а козий пух шел на все виды патриаршего белья и одежды.

Со смертью особенно им почитаемого патриарха Адриана Петр I отменил институт патриаршества. Земли вместе с прудами отошли к городу. Два пруда оказались очень быстро засыпанными: строились москвичи стремительно и в участках нуждались всегда. Третий пруд остался. Причин тому было несколько: как самый большой, как источник считавшейся целебной воды и как место для общественных гуляний. Вокруг него появились ухоженные аллеи. А после Отечественной войны 1812 года город решил превратить его в памятник счастливо окончившейся кампании. Как Манеж. Как Александровский сад. Как памятник Минину и Пожарскому.

Путеводители по Москве 1830-х годов охотно описывают этот «памятник тишины и покою», где можно послушать весной самых удивительных соловьев. Сюда перебирается на постоянное житье из Огородников, у Чистых прудов, «патриарх русской поэзии», по выражению Н. В. Гоголя, баснописец Иван Иванович Дмитриев. Сюда он каждый день приходит прогуливаться со своим знаменитым ручным журавлем. Напротив приобретает себе дом Е. А. Баратынский. Среди их многочисленных гостей П. А. Вяземский, А. С. Грибоедов, Н. В. Гоголь, Денис Давыдов, и все они оказываются в этом «памятнике тишины и покою».

Между тем на Малой Бронной со временем располагается со своим знаменитым цыганским хором Илья Соколов, к которому привозит приехавшего в Москву с концертами Ференца Листа его русский друг композитор Варламов. Это здесь венгерский композитор впервые слышит цыганские напевы, ставшие частью его души и сочинений.

Городские барские усадьбы соседствуют с едва ли не первыми доходными домами, составившими московский Латинский квартал. Небогатые квартирохозяйки сдают комнаты московским студентам «с кипятком» для нехитрой трапезы из ситного и в лучшем случае куска колбасы, или даже с полным пансионом, также не обременявшим худосочные студенческие кошельки.

И подробность, никогда не фигурирующая в литературоведческих трудах о Блоке. В ту единственную зиму, которую он с Любовью Дмитриевной проводит в Москве, поэт, по словам современника, учится видеть город в узкой щели Малой Бронной и, конечно же, посещает каток на Патриарших прудах.

Каток здесь был традиционным. Рядом находился Зоопарк с его очень модным и превосходно оборудованным катаньем — именно туда приезжает толстовский Левин повидать Китти. На Патриарших все уютней, скромнее и привлекательнее для пар, искавших тишины. Легенда или нет, но принято считать, что именно сюда привозил Лев Толстой кататься на коньках свою юную супругу.

Была у здешнего катка и своя особенность. Несколько дней в неделю здесь играли вперемежку духовые полковые оркестры, привлекая слушателей необычным репертуаром и манерой исполнения. Зимой. Летом полковых музыкантов сменяли соловьи. И их сюда тоже специально приезжали слушать.

И все-таки все начиналось с княгини Олены и того обстоятельства, о котором не говорит даже специальное «Москвоведение»: треть Москвы в конце XIV столетия не принадлежала великому князю, а жили его совладельцы в Кремле и вблизи Патриарших прудов.

Семья была одна, а судьбы родственников складывались по-разному. По сравнению со старшим братом младший сын Калиты осиротел совсем рано — тринадцати лет от роду. Получил в удел от отца Серпухов, звался князем Серпуховским, а жил в Московском Кремле, на дворе, который стоял между Архангельским собором и двором князей Мстиславских. Правда, век его оказался коротким, хотя след по себе Андрей Иванович и оставил: не мечом — дипломатическими ходами.

Вечными недругами Москвы были беспокойные, воинственные литовские князья. Великому князю Гедимину удалось и владения собственные расширить, и Тевтонскому ордену противостоять, и не один дипломатический розыгрыш решить в свою пользу, благо мира между удельными князьями никогда не было.

Таланты отца унаследовали два его сына от одной жены — князья Ольгерд и Кейстут. Первыми среди сыновей Гедимина поняли они, что в одиночку противостоять тевтонскому нашествию не смогут, что нуждается Литва в единой сильной власти и, изгнав из Вильнюса третьего, непокорного брата, освободили великокняжеский стол. Занял его формально Ольгерд, но правили братья вместе и в полном согласии, хотя и жен взяли совсем разных, и к христианству подошли в разное время.

Об Ольгерде известно, что принял он православие вместе с женитьбой на витебской княжне Марье Ярославне; Кейстут, оставшийся в народной памяти воплощением идеального рыцаря, предпочел руку жмудинки Бируте. У обоих появилисъ среди детей дочери; у Ольгерда — Олена, у Кейстута — Марья. Рука княжны Марьи означала для Москвы их поддержку и помощь. Ее-то и получил потерявший первую свою супругу Андрей Иванович. Поселились супруги на своем кремлевском дворе. Здесь пришлось вековать свой вдовий век вдвоем с единственным сыном Владимиром Андреевичем Марии Кейстутовне — князь Андрей умер, имея от роду 26 лет.

Ни о ком другом серпуховская княгиня думать не хотела. О возвращении на родину и не толковала. Все горевала над могилой мужа. Из Кремля переселилась в основанный ею в 1336 году Рождественский монастырь, приняла монашеский постриг и там же была похоронена. Монастырь задумала как убежище для женщин, которых осиротила Куликовская битва, — для вдов и матерей, потерявших сыновей.

Для Владимира Андреевича Храброго, или Донского, как его стали называть после участия в мамаевом побоище, кремлевский двор представлял место зимнего пребывания, подмосковное село Ясенево — летнего. Князь Серпуховской и Боровский не хотел расставаться со своим двоюродным братом Дмитрием Донским, жил с ним, по словам грамот тех лет, «в любви и дружбе», в раздоры не входил, помогал защищать Москву от набегов Ольгерда, защищал от ливонских рыцарей Псков. Оставалось у Владимира Андреевича время и на собственное удельное княжество. Еще в 1374 году, за 6 лет до Куликова поля, князь «заложи град Серпухов дубов», а чтобы привлечь в него население, дал «людем и всем купцам ослабу и льготу многу».