Астахов согласился с Михалюком, сказав: «Зачастую мы сталкиваемся с тем, что председатель суда начинает жонглировать делами, передавая их от одного судьи к другому судье. Тем более если есть судьи, которые вынесут прогнозируемое решение, угодное определенному кругу лиц, то зачастую мы сталкиваемся и с тем, что этому судье председатель расписывает конкретное дело».

Как и предсказывали адвокаты, никакого впечатления мои слова на Комарову не произвели. Она, очевидно, все это прекрасно знала и без меня, и без Михалюка. После стольких проволочек в ее задачу входило как можно быстрее закончить рассмотрение дела и дать нужный результат. Это был блиц-процесс, который длился две недели и состоял всего из девяти заседаний. В других процессах заседаний было втрое больше. Необходимо также учитывать, что к этому процессу количество подлежащих изучению томов в деле увеличилось вдвое — с 10 до 20.

Кстати, судья Мосгорсуда Ольга Кудешкина подтвердила существование в этом суде практики замены председателем непослушных ей судей. В интервью радиостанции «Эхо Москвы» она рассказала о том, что ее отстранили от дела следователя Зайцева, который занимался злоупотреблениями в мебельных центрах «Три кита» и «Гранд». По словам Кудешкиной, председатель Мосгорсуда Егорова неоднократно требовала от нее вынести обвинительный приговор, а также убрать строптивых народных заседателей. Она отказалась, и вскоре ее от дела отстранили.[42]

Комарова, как правило, даже не уходила в совещательную комнату, чтобы в письменном виде отказать в удовлетворении ходатайств, разрешая их «на месте» после кивка заседателей. У нее не нашел понимания даже такой сугубо гуманитарный вопрос, как разрешение на допуск ко мне в изолятор для медицинского осмотра независимых врачей из организаций «Врачи мира» и «Врачи без границ», о чем хлопотали не только я и моя защита, но и депутаты Государственной думы, представители общественных организаций. А это было более чем актуально, поскольку здоровье мое продолжало ухудшаться. По ее ничем не подтвержденному мнению, уровень медицинского обслуживания в «Лефортово» был достаточным.

После ходатайств об осмотре независимыми врачами меня, правда, перед каждым выездом из изолятора в суд стали водить в медчасть. На вопрос врача: «Как вы себя чувствуете?» — я регулярно отвечал: «Плохо», — и излагал жалобы на здоровье. При этом я всегда вспоминал Поупа: мне мерили давление, на которое я меньше всего тогда жаловался, и писали в справке, что «по состоянию здоровья может участвовать в судебном заседании». Причем зачастую эту процедуру проводил тюремный психиатр.

Чтобы побыстрее завершить процесс, судья отказалась от допроса почти половины свидетелей, выступавших на предыдущих процессах, в том числе и тех, которые были внесены в обвинительное заключение и допрос которых обязателен. Их, мол, нет дома и местопребывание неизвестно. В «бомжах», таким образом, оказался, например, член коллегии МИД, директор департамента Леонид Моисеев. Излишне говорить, что «свидетель М.» был выслушан судьей с большим вниманием.

Документы дела Комарова не зачитывала вслух, как положено, и тем более их не изучала, а просто листала папки, что-то бормоча себе под нос. Свидетельством этого является фальсифицированный ею протокол судебного заседания, который она потом составила и подписала. Так, например, 3 августа в непрерывном заседании, начавшемся в 10.30 и закончившемся около 17.00, она, согласно протоколу, огласила 33 документа общим объемом в 268 страниц. По некоторым из документов задавались вопросы и давались ответы. Кроме того, были допрошены два свидетеля, краткая запись высказываний которых составила 16 страниц текста. Очевидно, что такой объем работы за один день проделать невозможно. Только оглашение такого объема документов при быстром и непрерывном чтении должно занять не менее десяти часов.

В другие дни заседаний, если верить протоколу, материалы дела судом изучались примерно с той же скоростью. И уж совсем я был удивлен, когда прочитал, что в таком же темпе судья огласила и документы на корейском языке, срочно подучив, видимо, в свободный вечерок иероглифику.

На улице было жарко, окна в зале суда были открыты настежь — все уже давно забыли о «возможной утечке информации», о которой якобы пеклись ранее, устанавливая специальную аппаратуру. Уже Юрий Петрович Гервис вынужден был напомнить судье о необходимости поставить в коридоре судебного пристава, чтобы досужие любопытствующие не стояли у дверей и не подслушивали. По свидетельству жены, приезжавшей в суд почти на каждое заседание, в коридоре было слышно каждое слово.

Уставший за три года работы по моему делу и выведенный из себя поведением Комаровой, откровенно не слушавшей выступления адвокатов и открыто ведшей дело к обвинению, Юрий Петрович позабавил нас тем, что напомнил судье и прокурору о необходимости являться в судебное заседание в предписанной форме, пообещав, что сам придет на следующий день в шортах (закон не устанавливает форму одежды адвокатов). В шортах, конечно, он не пришел, но судья вынуждена была надеть мантию, и вид этой не по годам оплывшей женщины, безнадежно пытающейся бороться с жарой, а также прокурора в форменной рубашке с погонами и в фуражке, постоянно отирающего пот, давал хоть какое-то моральное удовлетворение.

Прокурор А. В. Титов был в целом несколько активнее, чем его предшественник, хотя в основном тоже молчал. Когда я начал было записывать его выступление в прениях (я регулярно вел записи в ходе заседаний), но после двух-трех фраз понял, что в этом нет необходимости, так как у меня была запись выступления Дубкова, а он лишь повторял уже сказанное ранее и обвинительное заключение. Как будто бы и не было новых судебных заседаний, выступлений свидетелей, доводов защиты. Похоже, что текст выступления был утвержден начальством раз и навсегда. Воинская дисциплина не позволяла «независимому прокурору» отступить от него ни на один шаг. Он попросил осудить меня на 12 лет — на максимальный срок, возможный после отмены первого приговора.

Уже утром следующего дня после прений сторон и моего последнего слова, 14 августа, в присутствии большого числа снимающих и пишущих журналистов, правозащитников и моих родственников, Комарова огласила приговор, в котором признала меня виновным по статье 275 Уголовного кодекса и назначила наказание с применением статьи 64 УК в виде лишения свободы сроком на четыре года и шесть месяцев с конфискацией имущества. Применение статьи 64 УК, позволяющей в исключительных обстоятельствах назначать наказание ниже низшего предела, она объяснила отсутствием у меня судимости, возрастом, состоянием здоровья, длительностью нахождения в условиях следственного изолятора, исключительно положительными характеристиками с места работы и за весь период нахождения в СИЗО, отсутствием по делу отягчающих обстоятельств.

Не вызывает сомнений, что приговор был написан не в совещательной комнате, а задолго до того, как его зачитали, и не самой судьей, по крайней мере не только ею. Невозможно себе представить, чтобы, закончив накануне заседание около 15.00, к 11 часам утра следующего дня, за 20 часов, судья, два народных заседателя и секретарь смогли осмыслить все судебное разбирательство, обсудить доводы «за» и «против», сформулировать и оформить результаты своих изысканий на бумаге в виде приговора. Ведь только в последний день выступили три адвоката, прокурор и я с последним словом. И каждое почти часовое выступление было насыщено аргументами, требующими изучения.

Из 20 часов необходимо вычесть ночное время, поскольку утром члены суда были свежи и бодры. Да и престарелые старушки-заседатели просто не выдержали бы бессонной ночи. Я специально интересовался у конвойных, остаются ли на ночь судьи в совещательных комнатах, и получил отрицательный ответ. В целях безопасности здание суда освобождается на ночь от сотрудников.

В целом приговор повторял предыдущий. Его отличие от первого заключалось в том, что Комарова опровергла в нем положения и указания Определения Верховного суда от 25 июня 2000 года на первый приговор по моему делу, представив их как доводы защиты, и взяла на себя роль толкователя законов. Вот эта-то часть с опровержением Определения и толкованием закона, судя по всему, и ожидала так долго своего часа. Дать ей право на существование не решились предыдущие три судьи, или она слишком долго готовилась совсем в других кабинетах.