Между тем трубадуры, взобравшись на галереи, поют следующую военную песню:
«Кто этот прекрасный рыцарь, среди оружия возросший, в шлеме вскормленный, на щите убаюканный, мясом льва насыщенный, под грохот грома засыпающий? У него лицо дракона, глаза леопарда и неукротимость тигра. В бою он яростью упивается и врага сквозь вихрь пыли он открывает: так сокол видит свою добычу сквозь облака. Как молния быстрый, он сбрасывает с коня паладина, рукой своей, как молотом, он может размозжить и того, и другого. Если нужно закончить великое дело, он не побоится переплыть моря Англии, перейти вершины Юры. В боях бегут от него, как легкая солома бежит перед бурей; на играх ни железо, ни платина, ни копье, ни щит не устоят под его ударами. Разломанные мечи, отдыхающие горячие кони, разбитые шлемы, копья — вот дорогие его благородному сердцу зрелища и празднества. Он любит разъезжать по горам, по долам, чтоб поднять медведя, вепря, оленя. Шлем — его изголовье, когда он спит».
По окончании турниров рыцарь снимал свое сломанное и запыленное оружие, потом ходил в баню и надевал щегольское, обрисовывавшее талию и руки полукафтанье (juastaucorps). Это платье, всегда яркого цвета, часто светло-желтого, было великолепно вышито; оно доходило до колен и, хотя казалось спереди застегнутым, подобно тунике, но полуоткрывалось при малейшем движении, а во время ходьбы было легко и свободно. Узкие панталоны, цветные короткие ботинки или полусапожки, белый шелковый с золотой бахромой пояс, со вкусом завязанный при мече, иногда красная мантия с богато вышитым воротником дополняли его костюм. На груди висели рыцарские ордена. Разглаженный воротничок полотняной рубашки не закрывал шеи, на которую ниспадали завитые волосы. Головной убор составляла бархатная шапочка, украшенная летящим назад пером.
В таком наряде они ожидали пажей, которые обязаны были провожать их во дворец, где приготовлено было пиршество.
В роскошных залах великолепного дворца им особенно расточались весьма лестные похвалы.
Рыцари, удостоившиеся награды, садились подле короля; но эти герои, которым столько удивлялись, эти герои, кровь которых и пот проливались с такой славой, были скромны, не осмеливались возвышать голоса, потому что помнили часто повторяемую трубадурами поговорку: «Верьте, что рыцарь должен биться шумно, а беседовать тихо».[51]
В промежутки между разными блюдами (enter-mets) гостей забавляли всем, что могли придумать фантазия и искусство. Вот, между прочим, что бывало на турнирных пирах герцогов бургундских. Вдруг в залу являлся огромный единорог; на нем сидел леопард, державший английское знамя и маргаритку, которая подносилась герцогу. Являлась карлица Марии бургундской, одетая пастушкой, верхом на огромном золотом льве: лев раскрывал пасть и пел рондо в честь прекрасной пастушки. Являлся в зал пиршества кит длиной в шестьдесят футов, сопровождавшийся двумя великанами. Тело его было так громадно, что в нем мог бы поместиться всадник. Кит ворочал хвостом и плавниками, вместо глаз были два больших зеркала. Он раскрывал пасть; оттуда выходили прекрасно поющие сирены и двенадцать морских рыцарей, которые танцевали, а потом сражались до тех пор, пока великаны не заставят их опять войти в кита.[52]
Такого рода забавы были в большом ходу при всех дворах во время торжественных пиров в большие праздники. В промежутках между блюдами доставляли гостям столь же приятные зрелища, как и те чары, о которых авторы рассказывают в рыцарских романах о дворцах фей и волшебников. Чтобы судить о великолепии государей, громадности зал, столов, на которых ставили различные декорации на удивление гостей, — достаточно вспомнить, что с непостижимым искусством представляли населенные разными существами города, деревни, замки, бьющие вином фонтаны, медовые и молочные источники, горы пирожных.[53]
Матье де Куси и Оливье де ла Марш (Matthieu de Couci et Olivier de la Marche), очевидцы праздника, данного одним из герцогов бургундских по случаю предпринимавшегося им крестового похода, рассказывают, как под видом блюда представили на столе подобие того предприятия, для которого собрались рыцари. Вошел великан, вооруженный по-сарацински, он вел слона с башней на спине; в башне сидела заплаканная пленница; она со слезами на глазах обвиняла тех, которые клялись ее защищать. В этой эмблеме собеседники подразумевали религию, угнетенную мусульманами. Стыдясь своего бездействия, они почувствовали прежний воинственный жар и просили только у своих дам отпуска, а у епископов — благословения.[54]
После трапезы король и принцессы раздавали красивые платья и одежды сеньорам и придворным дамам, потому что тогда не смешивали почетного костюма с костюмом служебным; мантии и стальные шишаки также предлагались рыцарям. Часто после трапезы составлялись кадрили из разных костюмов, аллегорические и сельские балеты.
Этот, хотя и неполный, рассказ может дать понятие о том, каковы были рыцарские празднества в средних веках.
«Можно утверждать, — говорит Маршанжи, — что у греков и римлян не было ничего подобного французским турнирам. Олимпийские игры, славные праздники одного из славнейших народов на свете, не могут сравниться с празднествами нашего рыцарства, или по крайней мере всякое сравнение будет в нашу пользу.
В турнирах рыцари могли употреблять в дело только тупое и легкое оружие, и им строго было запрещено разить в лицо.
В олимпийских играх, напротив, в гнусном кулачном бою смертоносный кистень переламывал кости атлетов и бойцов, и ключом бил их дымящийся мозг. Кто не участвовал в состязаниях, тот был слаб и влачил скучную и жалкую жизнь.
Известно, с какой скромностью и с каким великодушием победитель на турнире поднимал и утешал побежденного и как последний отдавал справедливость своему благородному сопернику. Учредители турнира, из деликатной предосторожности, устраивали ристалища близь леса, чтобы рыцари, которым не благоприятствовало оружие, могли скрываться и в тени деревьев выплакать свое горе и поднять забрало: не было свидетелей слез; между тем, как на олимпийских играх победитель оскорблял побежденного и попирал его ногами при рукоплескании безжалостной толпы.
В играх этого народа в числе победителей провозглашали царей и знатных граждан, не показывавшихся на арене, и единственная заслуга которых состояла в том, чтобы послать кого-нибудь оспаривать награду ради их имени. Таким образом увенчаны были цари сиракузские Галон и Гиерон, цари македонские Архелай и Филипп, и даже частные лица, как например, Алкивиад.
В наших же турнирах, напротив, если герцоги, принцы и даже короли получали награду, то чело их облито было потом, а доспехи пробиты и покрыты пылью. Эти герои, одетые простыми оруженосцами, опрокидывая поочередно рыцарей, поднимали забрало по окончании игр, и только тогда узнавали, что это были Людовик Бурбон, или сицилийский король Рене, или ласковый и снисходительный Карл VIII».