Нить этого разговора я уловить по-настоящему никогда не мог, как ни пытался.
– Ну как оно? – спрашивала мама.
– Так себе! – говорил дядя Матвей. – А куда же денешься?
– Это верно! – вздыхала мама. – Ну а так, вообще?
– А вообще нормально! – говорил дядя Матвей. – Галке отрез купил! Показать?
– Да ладно, потом! – говорила мама. И после паузы сообщала трагическим голосом: – Мой-то... все пишет, пишет! Приходит вечером из школы, садится и пишет. Прямо не знаю, что делать! А?
– Ну и пусть пишет! – не очень уверенно, но бодро говорил дядя Матвей. – Может, это его призвание?
– Ладно! – отмахивалась мама. – Какой с тебя прок! Давай свою ткань показывай! Проверю, чего ты там купил!
– Марин, хочешь, я его к себе военное училище устрою? – искренним голосом спрашивал дядя Матвей.
– В военное? – горько говорила мама. – Нет уж, пусть лучше пишет!
Я закрывал дверь в свою комнату, ложился и долго смотрел в потолок.
Долгая будущая жизнь, в которой я сам буду «нести свой крест», как говорила мама, и делать взрослые поступки, казалась мне страшной и опасной.
Я не знал, как избавиться от этого чувства, и понемногу засыпал.
Я летел в прохладном, мягком воздухе ночи, как в пропасть, у которой нет дна.
И постепенно успокаивался.
Утром мама и папа куда-то ушли.
Дядя Матвей сидел в большой комнате и думал. На лице его шевелились тяжелые мысли о прошлом и будущем.
– Ты там давай позавтракай! Тебе там мать чего-то оставила, – произнес он неожиданно деловито и быстро. – Только ты это... не затягивай процесс. У меня, Лева, есть к тебе важное дело. Понимаешь?
Светило яркое осеннее солнце.
С улицы через форточку доносился свежий и терпкий ветерок. Я пожал плечами и пошел на кухню быстро пить чай.
– Лева, у тебя ручка и бумага есть? – крикнул мне из комнаты дядя Матвей. – А, все! Все! Нашел! Не беспокойся!
Непривычная рассеянность и странный тон дяди Матвея меня просто ошеломили.
Когда я вошел в большую комнату, он сидел за белым чистым листом бумаги в позе летописца Нестора из трагедии Пушкина «Борис Годунов» (примерно так я себе и представлял эту позу).
– Лева! – умоляюще закричал дядя Матвей, увидев меня. – Я тебя очень прошу! Помоги! Ты же писатель! Будущий журналист! Леонид Леонов наших дней, Константин Симонов, Борис Полевой! Ты понимаешь, тут такая ситуация! Еще одно, последнее сказанье, и летопись окончена моя! И твоя! Всех делов на полчаса! Пожалуйста!
– Дядя Матвей, что с тобой? – испуганно спросил я. – У тебя что-то случилось?
– Случилось, случилось! – закивал он большой лохматой головой. – Ты садись давай, я тебе сейчас все расскажу.
Дядя Матвей стал ходить взад-вперед, кряхтеть и наконец произнес следующий монолог. Привожу его здесь в сильно укороченном варианте.
– Лева! – сказал дядя Матвей и положил тяжелые руки мне на плечи. – Ты уже взрослый, должен понимать. Я ухожу со службы. С военной. В моей жизни наступает решительный момент. Я хочу жить в Киеве. Там у Галкиных родителей дом
на хуторе. Там в пруду вот такие караси! Рукой можно вытаскивать! Там вишни! Там тепло! Там яблоки! А в Энгельсе этом... мне надоело!
– А я тут при чем? – тупо спросил я.
– Так в том-то и дело! – еще громче закричал дядя Матвей. – В том-то и дело! Мне нужно разрешение министра обороны. Военный не может жить там, где ему хочется! Только с разрешения! Вот такая наша судьба. Ты понял?
Я до смерти испугался такой страшной ответственности.
– Ты что, дядя Матвей! – воскликнул я горячо. – Я прошения писать еще не умею! Я еще только сочинения в школе писал. И больше ничего!
– А я? – горько воскликнул дядя Матвей. – А я, по-твоему, когда писал в школе сочинение последний раз? А? Давай без разговоров садись и пиши.
Я немного посопел, повертел ручку, пристроился поудобнее и спросил:
– Что писать?
– Значит, так... Министру обороны СССР, маршалу Советского Союза, Дважды Герою Советского Союза товарищу Гречко. Уважаемый Андрей Александрович! – и дядя Матвей тяжело и надолго замолчал.
– А дальше?
Дядя Матвей провел платком по вспотевшему лбу.
– А дальше... Дальше как раз вся загвоздка. На жалость надо бить! Другого выхода нет! Но и врать нельзя. Вдруг проверять начнут?
– На какую жалость? – не понял я.
– Ну, в том плане, что я старый больной офицер, – сухо пояснил дядя Матвей. – Подорвал здоровье на военной службе. Так все пишут. Не всем же можно жить в Киеве. Там прописка, там ограничение. Разрешение нужно. Понял, нет?
Да! Тут я наконец понял, что от меня требуется.
И рука, словно по волшебству, начала выводить неизвестные мне доселе слова. Сама! Я почти не думал над этими словами, они выливались на бумагу, как из древнего рога изобилия.
Вот примерно как это выглядело.
«Уважаемый Андрей Александрович! – быстро строчил я. – В настоящее время я заканчиваю прохождение службы. Увольняюсь в запас с такого-то числа такого-то года. Здоровье у меня ни к черту не годится. В последнее время сильно обострилась болезнь печени, болезнь почек, ишемическая болезнь сердца, радикулит...»
– Стой! Стой! – в сильнейшем волнении закричал дядя Матвей. – Ты куда так зачастил, писака хренов? Не надо все подряд перечислять! Не надо! Надо одну, но расписать подробно. И потом, что за стиль: «ни к черту не годится». У нас, у военных, так не положено. Зачеркивай и пиши все сначала.
«Уважаемый Андрей Александрович! – писал я раздумчиво и бережно выводя буквы. – В настоящее время я живу хорошо, заканчиваю прохождение службы. Тридцать лет я отдал родной Советской Армии. Служба без сна и без отдыха на благо нашего Отечества вконец подорвала мое здоровье. Здоровье стало пошаливать. Например, моя болезнь печени. Я плохо ем, часто меня рвет, тошнит и голова буквально раскалывается на части...»
– Японский городовой! – в сильнейшем волнении закричал дядя Матвей. – Кто тебе сказал, что меня рвет и тошнит? Пиши так: «испытываю сильнейшие боли в области печени». Понял, нет?
– Понял, – хмуро сказал я. – Знаешь что, дядя Матвей, если ты будешь стоять у меня над душой и заглядывать через плечо, у нас с тобой ничего не выйдет. Иди полежи на диване, а я пока тут подумаю.
– Да не хочу я лежать! – сердито сказал дядя Матвей. – Я лучше пойду на кухню водички попью!
– Ну давай-давай... – тихо ответил я, погруженный в творческие раздумья.
Дядя Матвей на цыпочках удалился, а я вздохнул, все зачеркнул и опять попробовал писать. Но что-то никак не складывалось у меня в голове.
Дядя Матвей никак не мог у меня получиться больным и несчастным. Мне для этого чего-то не хватало.
Чего – я никак не мог понять. А время шло.
– Ну что, написал? – заглянул наконец в комнату дядя Матвей.
– Не-а! – честно признался я. – Никак!
– Ладно, писатель! – махнул рукой дядя Матвей. – Отдыхай. Не мучайся.
– Дядя Матвей! – сказал я. – А как же ты мое письмо отдавать будешь? Оно же детским почерком будет написано?
– Галка перепишет! – сказал дядя Матвей. – Это неважно. Другое важно – чтобы складно было!
– Сейчас, подожди, – сказал я и склонился над бумагой.
«Я честно служил, отдавая службе все свои силы. Настала пора расставаться с армией, но я не знаю, что мне делать. Врачи настаивают на теплом климате. Дело в том, что я давно страдаю хронической болезнью почек из-за того, что десять лет назад переохладился на военных учениях (мне пришлось переводить солдат через холодную реку). Боли такие сильные, что я потерял сон и аппетит. Я практически перестал нормально питаться, никакие таблетки не помогают, врачи говорят, что мне необходимы свежие фрукты, клубника и так далее. Дело в том, что в Киеве живут родственники жены, простые деревенские люди. Они очень болеют, мать жены практически парализована, не встает с постели. Надеюсь, что вы, товарищ маршал Советского Союза, по-человечески поймете мою сложную ситуацию. Дело в том, что жена говорит, что все равно уедет жить к матери, даже ценой разлада семейных отношений. А я очень люблю свою Галю, и мне разрывает сердце даже сама мысль, что я ее не увижу долгое время. Да и сердце у меня в последнее время тоже пошаливает...»