Со всех концов страны, движимые чувством признательности за щедрость покойного, съехались делегации: от ремесленных цехов из Капоша и Унгвара; студенты из Патака с отмороженными носами и ушами; воспитанники Академии Людовика в Пеште, четверо посланцев от немых из Ваца, трое от почетных "молчальников", заседающих в недавно учрежденной Академии наук… Да разве всех перечислишь! Гости заполнили огромное здание. Прелестные дамы, баронессы и графини подкатывали к подъезду, закутанные в шубы из дорогих мехов. Кто привозил цветы, кто венок, и только один человек, в синей бекеше, протянул помощнику управляющего Галлу, присматривавшему за венками, покрытую инеем высохшую веточку.
— А это куда вы тащите? — набросился на него помощник управляющего. — Что это такое?
— Уж я-то знаю что, — ответил ему старик. — Возложите и ее. Если б покойник мог видеть, он бы узнал, что это за веточка.
— Кто ты, приятель?
— Какой я тебе приятель? Я дворянин Дёрдь Тоот из Рёске!
Наш достойный Дёрдь Тоот привез на гроб веточку с тех деревьев, под сенью которых граф Янош в последний раз проходил с Пирошкой.
Едва въезжала во двор новая карета, как господа, а в особенности дамы, собравшиеся в жарко натопленных залах, бросались к окну, снедаемые любопытством, отогревали замерзшие стекла своим дыханием, и, если прибывала какая-нибудь важная персона, возникало всеобщее волнение.
Одной сенсации они все-таки лишились, о чем свидетельствовали их недовольно надутые алые губки.
Приехал из Борноца Пал Будаи-младший, управляющий имениями Хорватов, и сообщил, что его молодая госпожа заболела, лежит в постели и поэтому, разумеется, не приедет.
— Ох, бедная девушка! — восклицали некоторые. — Этот тяжелый удар сразил ее! Больную жалели от всего сердца; однако они предпочли бы, чтоб сначала она все-таки приехала сюда, а потом уж заболела.
Неожиданно поднялась суматоха, все бросились к окнам.
— Кто приехал? Кто?.. — Приехала "вдова"!
— Ах! Ox! Sapristi! [Проклятье! (лат.)]
Многие, несмотря на холод, распахнули окна и высунулись наружу, иные старались забраться повыше, так что из всех окон торчали головы одна над другой, словно груды яблок, — пусти только стрелу и обязательно попадешь кому-нибудь в череп.
Действительно, приехала вдова в глубоком трауре. Слуги были в черных ливреях; даже лошади — и те черные; со шляп кучера и грума свисали широкие ленты из черного крепа.
Встречать графиню высыпала вся прислуга замка. (А вдруг это их будущая госпожа?) Выстроившись полукругом, склонясь в низком поклоне, они ожидали, пока старый Будаи поможет ей выйти из кареты.
— Посмотрите на эту негодницу, — с ужасом восклицали наверху у окон, — как она важно кивает головой, словно королева!
Послышались возгласы удивления, когда из кареты вслед за нею показалась очаровательная девичья фигурка.
— Что это за милое создание?
— Ее дочь, Мария Бутлер.
— Вот это фигурка!
— Проводите мою дочь, господин Будаи, в какую-нибудь хорошо протопленную комнату, — тихо проговорила Мария Дёри, — она совсем замерзла, бедняжка. А я пойду к нему. Где он?
— В большом зале.
— Могу я взглянуть на него?
— Невозможно, ваше сиятельство: гроб уже запаян. Мария хорошо знала расположение комнат в замке. Она взяла у слуги венок из белых камелий и направилась прямо в большой зал.
В этот момент там как раз никого не было. Караул гусар только что вышел во двор, чтобы присоединиться к остальным, ибо гроб будут с каждой стороны эскортировать по восемь пеших гусар с саблями наголо; впереди же гроба и за ним последуют конные отряды гусар, по пятьдесят человек в каждом. Барин и на тот свет отправляется по-барски!
В зале стояла гробовая тишина. Большой пустой зал, и посредине — мрачный гроб. Время от времени слышится потрескивание свечи или скрип мебели.
Мария, дрожа всем телом, осмотрелась вокруг. Слыханное ли дело оставлять покойника одного! Она уже было повернула назад, как вдруг заметила мужчину, тихо молившегося у гроба.
Хотя в своих бархатных туфельках она ступала почти бесшумно, мужчина все же услышал ее шаги и обернулся. Это был Жигмонд Бернат, унгский депутат.
Мария узнала его; бросив на него полный ненависти взгляд, она прошла мимо и возложила на гроб свой венок.
Бернат приблизился к гробу и с яростью сбросил венок из камелий, который упал на мраморные плиты рыцарского зала.
— Не будьте жестокой, — сказал он дрожащим от гнева голосом, — не тревожьте его! Оставьте его в покое хоть теперь, прошу вас.
Мария только что собиралась опуститься на колени, но при этом неожиданном нападении вскочила, как тигрица, надменно закинув голову.
— Как вы смеете? Кто вы такой? — злобно воскликнула она. — Я его супруга.
— Да, так считают попы, — ответил Бернат с безграничным презрением, — но не бог. А сейчас он у бога! — Бернат не мог больше владеть собою. Глаза его налились кровью, он принялся топтать венок. — Отнесите свой венок попам и скажите им, что вы убили его.
Прежде чем уйти, Бернат метнул на Марию уничтожающий взгляд, который, однако, не пронзил ее — она уже лежала без чувств на каменном полу.
Досточтимый депутат с облегчением вздохнул, как человек, избавившийся от какой-то тяжести, давившей его душу, покинул зал и только во дворе сказал прислуге:
— Посмотрите-ка, там в большом зале упала в обморок какая-то женщина.
Люди, которые нашли графиню и привели в чувство, легко могли бы сказать: — "Пожалуй, она все-таки любила его".
Стоит ли продолжать? Долго пришлось бы описывать всю церемонию и то, как бесконечной вереницей тянулись по дорогам скорбящие и любопытные.
В ожидании духовенства родственники Бутлеров собрались в охотничьем зале. Там сидела в кресле и супруга покойного, бледная как смерть. Там же находились прибывшие из других имений управляющие и префекты, пока читали завещание, привезенное секретарем из Вены.
Покойный граф почти все свои владения, доходы, движимое и недвижимое имущество завещал на благотворительные цели. И только половину доходов от эрдётелекского имения оставил он тому несчастному созданию, которое называло себя его женой, а так как у нее якобы есть дочь, то последняя по выходе замуж получит в приданое гарагошский хутор с четырьмя тысячами хольдов земли.
Некоторую часть своих владений он завещал кое-кому из друзей и родственников. Так, господину Будаи за его "долголетнюю преданность" Бутлер завещал имение во Вребине со всем движимым и недвижимым, что в нем есть, дабы на старости лет он мог спокойно "петь псалмы". Все, что еще останется после этого, все виды доходов, земли и все прочее, — должно принадлежать любимому опекуну графа, Иштвану Фаи, или, вернее, его семье.
Если же выяснится, что какой-либо из поименованных бесчисленных даров достанется такой общине, в которой плодами сего даяния могли бы воспользоваться и попы, то по выяснении этого обстоятельства завещание надлежит считать недействительным, а упомянутое имущество подлежит раздаче среди бедняков бозошского поместья. И так далее, и тому подобное.
Тем временем на четырех экипажах приехали попы (из-за сильных морозов съехались лишь окрестные), и начались похороны, прошедшие мирно, без всяких инцидентов. Все были ослеплены невиданной помпой. Крепостные несли тысячу факелов. И когда первые из них были уже в Доборуске у склепа, катафалк с гробом еще не тронулся с места. Четыре повозки везли только венки и цветы (уж конечно, с Пирошкой Хорват ничего бы не стряслось и честь ее не пострадала бы, если б она послала хоть веточку резеды). Никогда еще здесь не собиралось такого множества народа, как в этот раз; и не только знатные господа, но и простые смертные не ударили в грязь лицом. Тут был весь Унгвар, оба Капоша с их окрестностями. Смотрите, здесь и трактирщик Гриби с пригожей Хадаши (теперь она его жена). Катушка все показывает им и дает всяческие пояснения.
Из-за огромного наплыва знати простому человеку нельзя было пробраться вперед, чтобы увидеть гроб. Сам почтенный Дёрдь Тоот вместе с другими был оттеснен на задний план, хотя вовсе не затем пришел, чтобы любоваться спинами толстенных господ. Он хотел все видеть и покойного оплакать. В досаде он направился в Руску, решив дожидаться процессии прямо у склепа.