Филимонов, не оглянувшись, махнул рукой.

— Так, поссорились, — удовлетворенно сказала Надя. — Замечательно!

— Замечательно? — вскипел Ларионов.

— Да. Он тебя от дела отвлекает, раздражает и будоражит. А ты, Ларионов, принадлежишь не себе, а городу.

— Друзья для тебя сейчас роскошь, временно, конечно, — пояснила Лена. — Все чемпионы были временно одинокими. Перед ответственными состязаниями их даже с семьями разлучали.

— Спасибо за совет, — поклонился Ларионов. — Завтра я ухожу из дома. Гуд байте!

— Не человек — кремень! — восхищенно глядя ему вслед, сказала Лена.

Вечером удрученный событиями кворум снова собрался в беседке. Перед этим Надя с Леной два часа подряд просматривали свои конспекты. Леня дома еще раз прослушал все свои записи. Филимонов сидел снова на краешке скамейки, как посторонний гость, которого ни за что обидели. У одного Капитончика был такой вид, как будто его пригласили к телевизору на интересный фильм. Вся обстановка вокруг была в этот вечер такой, что вся Надина затея казалась чистейшей фантастикой, которую осуществить было так же легко, как организовать путешествие в другую галактику. Доминошники бомбили стол, в гараже джазисты разучивали новые ритмы, Иван Иванович расположился со своей «Волгой» так прочно, как будто он был памятником, поставленным здесь в честь всех владельцев частных машин. Молодые счастливые обладатели «Уралов», «Ижей» и «Панноний» кружились возле него, как мухи. Моторы стреляли, рычали. Дым застилал эту часть двора, как поле боя.

— Товарищи, — сказала Лена, — у нас две проблемы. Обе они требуют совершенно серьезного решения и продуманных действий. Мы допустили ошибку. Мы были слишком эмоциональны. Всякий научный опыт требует, чтобы голова была холодной и работала четко. Ларионов не поддается. Я предлагаю выработать для него перечень конкретных поступков, по которым всем будет ясно, что он у нас зазнался. А ты, Филимонов, перестань чуйствовать. — Она сказала это как Райкин. — Придешь домой, там чуйствуй. А тут думать надо. Я тебе сказала, что потом Ларионов скажет тебе же спасибо.

— По-моему, — сказал Леня, — надо начать с того, чтобы он переоценил свои возможности… на сегодняшний день… и стал нарушать режим.

— Пока не получается… — сказала Надя. — Ты сам в этом убедился. Для этого нужны какие-то внутренние сдвиги. Мы должны их организовать.

— Ну… — снова сказал Леня, включая магнитофон, — он должен со своими старыми друзьями… вести себя как-то иначе… свысока, что ли… как-то, я бы сказал, высокомерно…

— Мысль хорошая… — одобрила Надя.

— С ним все дружат, — сказал Филимонов. — Что же, он должен со всеми рассориться, что ли? И вообще — он дружит со мной…

— Дружил, — сказала Надя. — А сегодня он на тебя уже рассердился.

— Подумаешь, — обиделся Филимонов. — Да он простяк, свой в доску! Я вот сейчас к нему приду, и он рад будет…

— А ты не приходи. Потерпи.

— А я против! Мы с Генкой дружим с четвертого класса и вдруг ни с того ни с сего я должен…

— Ты должен общественные интересы ставить выше собстственных. у меня есть в папке такой случай. И там друзья вовсе не ссорились, а только цапались… из-за принципиальных разногласий. Давайте за это голосовать! Кто — за?

— Могу я быть против? — сказал Филимонов.

— Можешь, — ответила Надя, — но руку все равно поднимай «за»! Не нарушай кворум!

Филимонов нехотя поднял руку, глядя на профиль Лены, сурово поднятый, как у королевы на старинной монете. Она посмотрела на то, что руку он поднял, и улыбнулась. И сказала:

— А изнутри все взрывает только одно…

— Что? — спросил Леня.

Лена задумчиво посмотрела вдаль, где уже по-вечернему пустело небо и птицы летали так, как будто над домами не было никакого воздуха. Розовые тонкие облака прилипли к небу над горизонтом. Крохотные черные буксирчики ползли по морю, как черные жучки. Все посмотрели туда, куда был направлен задумчивый Ленин взгляд.

— Изнутри все взорвать может только любовь! — сказала она тихо.

— Вот гвоздь вопроса! — вскричал Леонид. — Гениально придумано! Любовь… она…

— Серьезней, Толкалин, серьезней… — строго сказала Надя. — Не пыли. Мы и сами знаем, что она… и так далее. Мы сейчас все рассматриваем с научной точки зрения. — Надя открыла папку и вынула брошюру. — «О любви и дружбе», — сказала она, — написал кандидат педагогических наук. Слушайте. «Как правило, подросток впервые влюбляется в двенадцать тире четырнадцать лет»… Как правило, ясно? «Чаще всего она — одноклассница или соседка по дому»… Соседка, ясно? — подчеркивает Надя. — «Не надо пугаться, что подросток забрасывает все прежние увлечения»… Забрасывает! «Противоречит, становится ироничным, высокомерным»… Высокомерным! — ликующе сказала Надя и захлопнула брошюру. — Вопросы есть?

— Есть, — хмуро сказал Филимонов. — А в кого он должен влюбиться? Я что-то не вижу… В Зинку из пятого подъезда?

— У нее нос… — поморщился Филимончик.

— А в твою сестру? — подсказал Антон. — Она кудрявая и открытки киноактеров все время покупает…

— Ей только в куклы играть… — засмеялся Капитончик. — Тоже придумал!

— Может, в меня? — сама себя спросила Надя.

— Нет, ты не подходишь, — сказал Леня. — Ты у нас интеллигентный, эрудированный человек. Тут надо про разные там облака и луну говорить, а ты парапсихологии напичкана. Он с тобой со скуки помрет… ты, по-моему, и вздыхать-то не умеешь. Нет, ты не обижайся, я же тебя вот как уважаю! Ты просто конкретно в данном случае не подходишь…

— Я не обиделась, — обиженно сказала Надя. — Ты такие приятные слова говоришь… Вон пусть в Виту Левскую Ларионов влюбится. Она у нас и знаменитая, и красивая, и вздыхать умеет…

Леня покраснел.

— Она не влюбится. Она человек цельной натуры. Она не может любить сразу двоих. А надо, чтоб на правду было похоже…

— Ну, раз на правду, тогда я в него влюблюсь… — решительно сказала Лена. — Я никогда еще не отказывалась от общественных поручений. — Филимонов потемнел. — Ну, не влюблюсь, а как бы влюблюсь…

— А почему, собственно, она должна влюбляться в него? — хриплым голосом спросил Антон.

— Она красивая… — Леня поправил очки, глаза его светились. — Она самая красивая девочка во дворе. У нее нет недостатков.

Надя сказала:

— И к тому же налицо будет следующее: он как бы отобьет Лену у своего же друга. Такие случаи очень типичны в спорте. Я могу привести примеры…

— Не надо примеры… — сказал Филимонов. — А что, она так и скажет ему: я тебя люблю…

— Не скажет, а как бы скажет… Но лучше всего, чтоб не сразу — пусть она пишет ему записки. Таинственные.

— Не пишет, а как бы пишет… — покраснел Филимонов, все его лицо кричало: что вы со мной делаете!

— Ну, как бы пишет не получится… — сказала Лена, — писать придется по настоящему. Ну, если хочешь, давай писать вместе…

— Записывай, Толкалин. Ларионов должен влюбиться в Лену Гуляеву. А ты, Филимонов, успокойся, все настоящие научные опыты проходят в тяжелой обстановке и требуют жертв. Ты теперь принадлежишь не себе, а науке. Первый в мире эксперимент, а ты хнычешь. Стыдно!

Леня просто танцевал.

— Кинохроника! — танцевал он. — Ларионов зазнался, мы все от него отвернулись, он с горя попадает в плохую компанию… Тут небольшой танчик «Мистер-Твистер». А потом…

— А потом Ларионов ставит все рекорды — пионерский, юношеский, взрослый, всесоюзный, европейский, мировой! Дадим Родине чемпиона мира по прыжкам в высоту с прочным иммунитетом против звездной болезни! Ура! — сказала Лена. — Только ты, Толкалин, чересчур уж… крайности тут ни к чему…

— Я шучу… — сказал Леня. — А вот они не шутят, — и он кивнул на джазистов и мотоциклистов. — Тут мы что будем делать? Тут нужен по крайней мере Остап Бендер, чтобы их на время отодвинуть и дать нам место под солнцем…

— Зачем Остап Бендер? Нам нужен Юрка Гусь… И еще Ванюша. На случай, если кто-нибудь задумает Юрку бить, — сказала Надя.