Но судьба посмеялась над Эмилией. Она обрела безопасность — лишь затем, чтобы сразу же потерять. Если Зефания скончается, ей придется уехать. Вернуться в Америку.

Подобная перспектива ужасала Эмилию. Там (даже в мыслях она не могла назвать эту страну домом) ей просто некуда было податься. Вернуться в сан-францисскую миссию она не могла. За несколько недель до отъезда обстановка там значительно ухудшилась. Из Бостона приехала дюжина новых миссионеров, готовящихся отправиться в Китай. И несколько из них стали выказывать чересчур большой интерес к Эмилии. Поначалу все это держалось в рамках вежливости. Но долго так продолжаться не могло. И не продолжилось. В конце концов они начали смотреть на Эмилию с алчностью и слишком вольно разглядывать ее фигуру. С ней якобы случайно сталкивались, касались, прижимались в коридорах, в обеденном зале, по дороге в церковь или из церкви. Ни библейские заповеди, ни помолвка с Зефанией, ни упорная холодность Эмилии — ничего не помогало. Или помогало, но ненадолго. Рано или поздно, но со временем они позабыли бы обо всяких приличиях. Эмилия видела это по их глазам.

Зефания вздохнул во сне. Эмилия взяла его за руку и нежно пожала. Девушка улыбнулась сквозь слезы.

Будь благословен, Зефания. Ты сделал все, что смог. А большее никому не под силу.

ГЛАВА 6

Смерть князя Гэндзи

Сохаку перестал спорить и беспокоиться. Когда Гэндзи обосновался в хижине для медитации и велел, чтоб его оставили наедине с Сигеру, Сохаку лишь сказал «да, господин», поклонился и вышел. Неотвратимость несчастья дала ему тот внутренний покой, какого не смогли дать шесть месяцев дзенской практики. Здесь, в этом месте, где на протяжении многих поколений монахи достигали сатори — просветления, — невежественный мальчишка и безумец, обуянный жаждой убийства, решали судьбу клана Окумити. Быть может, оба они останутся в живых. Быть может, нет. Это не имело особого значения. Они могут прожить сегодняшний день, и сегодняшнюю ночь, и завтрашний день. Но все равно вскоре и Гэндзи, и Сигеру умрут. Иного исхода быть не может. Вопрос лишь в том, как именно они умрут и кого при этом убьют.

Когда он вышел из хижины для медитаций, Сохаку ощутил странный холод во всем теле. Обычно это свидетельствовало о начале болезни, и достаточно серьезной. Сама эта мысль вызвала у настоятеля улыбку. Интересно, что можно счесть наиболее точной метафорой для сложившейся ситуации? Может, холеру, несколько месяцев назад обрушившуюся на соседнюю деревню? Нет, тут нужно что-то посерьезнее. Бубонная чума? Потом настоятель сообразил, в чем заключалась странность и что выпило тепло из его тела.

Впервые его шаги по дорожке, усыпанной галькой, были совершенно бесшумны. Не прилагая к этому никаких усилий, он освоил походку, которая до сих пор не давалась даже наиболее искусным его самураям. Тело все осознало раньше ума, тем глубинным знанием, которое проникает в самую суть. И во внезапной вспышке озарения Сохаку узрел вероятного убийцу, о котором прежде никогда не думал.

Себя самого.

Если клан Окумити обречен — а это так и есть, — то его истинный долг заключается в том, чтоб спасти свою семью. Если Сохаку не сумеет стать вассалом другого господина, то и сам он, и его потомки будут уничтожены вместе с теми, кто будет хранить верность древним клятвам. Сохаку прикинул различные варианты. Единственным господином, способным обеспечить безопасность в нынешние беспокойные времена, был сам сёгун. Или, точнее, окружающие его люди.

Сам нынешний сёгун, Иэмоти, — хилый четырнадцатилетний мальчишка. Если с кем и следовало устанавливать отношения, так это, несомненно, с Каваками, главой тайной полиции.

Но прежде, чем сделать это, нужно проверить своих людей. На кого из них можно положиться? Кого из них придется устранить? А как же его старые друзья, оставшиеся в Эдо, Кудо и Сэйки? Нужно будет переговорить с ними при первой же возможности. Если они присоединятся к нему, вся затея станет намного безопаснее.

Если б клан по-прежнему возглавлял князь Киёри, Сохаку никогда и не подумал бы об измене. Но хитроумный старый воин был мертв.

Сохаку видел будущее отчетливо, словно наяву. Сэйки и Кудо присоединятся к нему — или тоже умрут.

Следующий его шаг получился таким же тяжелым, как и прежде. Под сандалиями зашуршала галька. Но погрузившийся в размышления Сохаку ничего не слышал.

Налив чаю князю Гэндзи и Сигеру, Хидё поклонился и принялся пятиться к выходу из хижины. Ему не нравилась идея оставить своего князя наедине с Сигеру — особенно с вооруженным Сигеру. На самом деле, конечно, Сигеру справился бы с Гэндзи и голыми руками, так что мечи ничего особо не меняли. Хидё уже не в первый раз задумался над тем, как же называть поступки князя: легкомысленными и поспешными или блестящими и решительными. Всего за какой-нибудь час Сигеру разительно изменился. Он снова вел себя как тот наставник воинских искусств, каким он был до того, как его обуяло безумие. Что послужило тому причиной? Насколько мог видеть Хидё, причина была всего одна: приехал князь Гэндзи и вернул Сигеру его мечи. Столь ограниченному человеку как Хидё трудно — практически невозможно — было постичь, в чем же тут загвоздка. Единственное, на что хватало его сообразительности, это решить, кому именно он будет повиноваться — и повиноваться без лишних рассуждений. С момента смерти старого князя этот вопрос не шел у Хидё из головы. Кто на самом деле сейчас отвечает за благополучие клана? Управляющий Сэйки? Кудо, ведающий охраной? Сохаку, командир кавалерии? Или, может, все-таки молодой князь? Последнее казалось наименее вероятным. Конечно же, Гэндзи — всего лишь номинальный глава клана. Однако же он с редкой непринужденностью общался с человеком, недавно прикончившим более десятка своих родичей. На первый взгляд, это вроде бы ни о чем еще не говорило. Но если хорошенько подумать, это могло говорить очень о многом. Если князь Гэндзи знает, что произойдет в будущем, значит, он ничем не рискует. Но если он и вправду это знает, значит, за ним и нужно следовать. Кто одолеет князя, наделенного даром предвидения?

Задержись ненадолго, — сказал князь Гэндзи. Он указал на чашку.

Хидё низко поклонился, взял чашку с подноса и, не выпрямляясь, подождал, пока Гэндзи наполнит ее. Молодой самурай был потрясен. Князь собственноручно налил ему чаю! Подобной чести могли удостоиться лишь самые доверенные вассалы.

Благодарю вас, господин.

Во время поездки ты вел себя образцово, — сказал князь Гэндзи. — Мне понравилось твое мужество и искусство во владении оружием. Но больше всего мне понравилась твоя решительность. В нынешние смутные времена самурай, который действует без колебаний, — воистину настоящий самурай.

Я недостоин подобных похвал, — отозвался Хидё и снова поклонился. Но как ни скромны были его слова, в душе молодой самурай ощутил вспышку гордости.

Не тебе это говорить! — одернул его Сигеру. — Когда твой князь изволит говорить, твое дело — молчать, либо благодарить его, либо просить прощения, либо повиноваться. Все!

Да, господин. Прошу простить мне мою неучтивость, князь Гэндзи. Мое место — на конюшне, а не рядом с вами.

Сигеру хлопнул рукой об пол с такой силой, что стены хижины содрогнулись.

— Я что тебе сказал? Благодарность, извинения, молчание, повиновение. Ты что, плохо слышишь? Никаких оправданий! Никогда не оправдывайся. Никогда! Понял?