Когда уже самой Эмилии исполнилось четырнадцать, ее отец погиб из-за несчастного случая в саду. Он упал с лестницы. Это было очень странно; Лукас славился среди сборщиков фруктов своей ловкостью и никогда прежде не падал с лестницы; во всяком случае, никогда на память Эмилии. Да и выглядело его тело как-то странно. Затылок был разбит так сильно, что обломки кости вдавились внутрь. Ну да, конечно, человек вполне может умереть, упав с высоты пятнадцати футов. Но в то, что он ударился головой об землю с такой силой, как-то не верилось. Однако же это случилось. Отец умер, мать овдовела, а Эмилия и два ее младших брата осиротели.

Не успела отцовская могила порасти травой, а десятник, работавший у них на ферме, уже начал наведываться к матери по ночам. Они не могли обвенчаться, пока не пройдет полгода положенного траура. Но потом у матери начал округляться живот. А потом начались побои. Крики страсти, оглашавшие ночь, сменились криками боли и ужаса.

Нет! Джед, пожалуйста! Джед! Не надо! Не надо! Ну пожалуйста!

Эмилия с братьями прижимались друг к другу и плакали. Они никогда при этом не слышали ни единого звука, исходящего от их отчима, — лишь полный страха голос матери. Иногда лицо матери оказывалось покрыто синяками. Сперва мать пыталась скрыть их от детей — припудрить, перевязать или рассказать, будто она оступилась в темноте.

Я такая неуклюжая, — говорила она.

Но дела становились все хуже и хуже, и вскоре уже ни пудра, ни повязки, ни выдумки не могли скрыть правду. Нос у матери был сломан. Два раза. Вечно разбитые губы заплыли. Она лишилась передних зубов. Иногда она хромала, а иногда и вовсе не могла встать с постели. Ребенок родился мертвым. За один кошмарный год их красавица мать превратилась в скрюченную старую каргу.

Их больше не приглашали на общие празднества. Соседи перестали заходить к ним в гости. Лучшие сборщики фруктов ушли от них. Их сад, прославившийся своими сладкими яблоками на всю долину, стал чахнуть.

А потом отчим принялся за них.

Он стал пороть братьев Эмилии тонким кожаным ремнем — до крови. Если мальчики не могли уже стоять на ногах, отчим привязывал их к яблоневой колоде и порол еще больше. Он наказывал их за то, что они не выполнили свою работу, или сделали ее плохо, или не покормили цыплят, или насыпали им слишком много корма, или оставили плохие яблоки в ящике с хорошими, и те пропали. Трудно было понять, за что именно их наказывают. Отчим никогда этого не объяснял.

Он не трогал одну лишь Эмилию. Когда она лечила братьев, те спрашивали ее: почему? Почему он бьет их? Почему он не бьет ее? Эмилия этого не знала. Страх и вина терзали ее почти что с равной силой.

В канун своего пятнадцатого дня рождения Эмилия осталась одна в детской. Братьев на неделю заперли в погреб, невесть за какие прегрешения. Эмилия слышала, как они там плачут. Мать слегла; у нее началась лихорадка из-за воспалившейся раны. Эмилия переоделась в ночную рубашку — и увидела в дверях отчима. Когда он появился? Увидел ли он ее раздетой? В последнее время он все чаще оказывался рядом с Эмилией, даже там, где ему не следовало бы находиться. Глаза его сверкали, словно из-за жара.

Спокойной ночи, — сказала Эмилия и легла в постель. Отчим велел ей звать его просто по имени, Джедом. Но хотя не слушаться его было опасно, Эмилия не могла заставить себя называть его так. Она зажмурилась и стала безмолвно молиться, чтоб он поскорее ушел, как это бывало до сих пор.

Но на этот раз он не ушел.

Когда все закончилось, он крепко прижал ее к себе и заплакал. Почему он плакал? Она не знала. Ей было больно и плохо. Но она не плакала. Не могла. Она не знала, почему.

Должно быть, она заснула, потому что потом она проснулась и увидела над собой трепещущий огонек свечи и изуродованное лицо матери.

Эмилия, Эмилия, милая моя Эмилия!

Мать плакала.

Эмилия посмотрела на себя и увидела, что она лежит в луже крови. Ее убили? Почему-то Эмилия совсем не испугалась. Смерть показалась ей избавлением.

Мать вытерла ее влажным полотенцем и одела в праздничное платье. Эмилия уже давным-давно не надевала его. Они больше не ходили в церковь. Платье сделалось тесным в груди и бедрах, но Эмилии было приятно надеть его. Отец всегда говорил, что это лучший ее наряд.

Иди на ферму Пэтронов, — велела мать. — Передай миссис Пэтрон вот это вот письмо.

Эмилия стала упрашивать мать уйти вместе с ней, выпустить братьев из подвала и убежать всем вместе, и никогда не возвращаться.

Том и Уолт, — сказала мать, покачав головой. — Я должна расплатиться за свои грехи. Да простит меня Бог! Я вовсе не хотела, чтобы из-за меня пострадали невинные. Это была любовь. Я была ослеплена любовью.

Мать надела на Эмилию свой лучший жакет и вывела ее на дорогу. Было очень поздно. Луна уже зашла. Лишь яркие звезды освещали ей путь.

Когда Эмилия добралась до фермы Пэтронов, небо посветлело. Эмилия удивилась — почему вдруг заря занялась на западе? — и обернулась. Ее дом был охвачен огнем.

Пэтроны впустили ее. Это была добродушная пожилая пара, дружившая еще с ее дедом. Они знали отца Эмилия со дня рождения и до дня смерти. Эмилия так никогда и не спросила их о письме матери, а они ничего ей не сказали. Но вскоре Эмилия подслушала их разговор.

Я всегда знал, что никакой это не несчастный случай, — сказал мистер Пэтрон. — Этот мальчишка лазал по деревьям, что твоя обезьяна, еще до того, как научился ходить.

Она была слишком страстной, — сказала миссис Пэтрон. — В ней было слишком много эмоций.

И она тоже чересчур красива. Говорят — «красота в глазах глядящего», и это правильно. Когда женская красота всякому бросается в глаза, это нехорошо. Люди слабы и легко поддаются искушению.

Мы рискуем, пустив ее к себе, — сказала миссис Пэтрон. — Дочь подобна матери. Ты замечал, как мужчины смотрят на нее? Даже наши собственные сыновья?

И кого в том винить? — спросил мистер Пэтрон. — Она еще ребенок, но у нее лицо и тело вавилонской блудницы.

Проклятие передается по женской линии, — сказала миссис Пэтрон. — И что же нам теперь делать?

Однажды ночью Эмилии приснился кошмар. Ей приснилось, будто она умерла при пожаре, и теперь ее со всех сторон обступают неясные фигуры, словно мстительные демоны. Но когда демоны подступили вплотную к ее кровати, Эмилия узнала в них сыновей Пэтронов, Боба, Марка и Алана.

Прежде, чем она успела вскочить или закричать, они принялись действовать. Руки были повсюду. Они держали ее, закрывали ей рот, срывали с нее одежду, тискали ее.

Мы не виноваты, — сказал Боб. — Это все ты.

Ты слишком красивая, — сказал Марк.

Все равно для тебя в этом нет ничего нового, — сказал Алан. — У тебя нет девственности, и терять тебе нечего.

Заткнией ей рот, — сказал Боб.

Свяжите ее, — сказал Марк.

Если ты будешь лежать тихо, мы не сделаем тебе ничего плохого, — сказал Алан.

Это она виновата. Это она была виновата во всем. В смерти отца, в гибели матери, в страданиях своих ни в чем не повинных братьев. Эмилия перестала сопротивляться.

Они посадили ее и стащили с нее ночную рубашку.

Потом они толкнули ее обратно на кровать и стащили панталоны.

Блудница, — сказал Боб.

Я люблю тебя, — сказал Марк.

Лежи тихо! — сказал Алан.

Тут дверь распахнулась и комнату залил свет. Глаза миссис Пэтрон сверкали ярче лампы, которую она держала в руках.

Мы не виноваты! — сказал Боб.

Вон отсюда! — прошипела миссис Пэтрон.

Парни, ссутулившись, покинули комнату.

Когда они ушли, миссис Пэтрон подошла к кровати и отвесила Эмилии такую оплеуху, что у девушки зазвенело в ушах и потемнело в глазах. Потом старуха развернулась и вышла, не сказав ни единого слова.

На следующий день домой вернулся мистер Пэтрон — он ездил в Олбани. Через неделю Эмилию отослали в Рочестер, в приходскую школу. В уплату за обучение пошли деньги, полученные за ферму. Там Эмилию никто не навещал. По праздникам девочки разъезжались по домам, и лишь она одна оставалась в школе. Она вообще редко ее покидала. Когда ученицы отправлялись на какую-нибудь экскурсию, Эмилия старалась забиться поглубже в их стайку. И все равно ей не удавалось спрятаться от мужских взглядов. Она чувствовала на себе эти взгляды. Взгляды отчима. Взгляды парней Пэтронов. Взгляды всех мужчин, прикипающие к ней.