С детства Цай Лунъюнь обучался шаолиньцюань, синъицюань, тайцзицюань, и это стало его основным занятием в жизни. В сентябре 1946 года в другом поединке он встретился с американским бойцом Расселом и послал его в тяжелый нокаут в четвертом раунде, за что получил прозвище Великий Дракон С Чудесными Кулаками. В наши дни Цай Лунъюнь стал вице-президентом Китайской ассоциации ушу.[231]

В тяжелые моменты антияпонской войны рассказы об этих мастерах ушу поддерживали дух китайского народа. Коммунисты, создавая антияпонские опорные базы, приветствовали занятия ушу, считая их одним из способов поддержания духа бойцов. Среди жителей таких опорных баз было немало членов тайных обществ, поэтому практика ушу стала повседневностью на этих территориях. Активные сражения с японцами коммунисты не вели, основная тяжесть борьбы падала на гоминьдановскую армию. В базах, находившихся под контролем КПК, создавались специальные площадки для занятий ушу, даже проводились состязания. В городе Янъани, в Особом районе Китая, где находилось руководство КПК, в том числе и Мао Цзэдун, широко практиковался тайцзицюань. Создавались даже учебные заведения, где преподавались хунцюань («Красный кулак»), бой с «копьем грушевого цветка», о котором упоминал генерал Ци Цзигуан еще в XVI веке, и многие другие направления.

8 марта 1940 года в Янъани прошел женский спортивный праздник, где девушки из бригад самообороны демонстрировали бои с мечами, алебардами и копьями.[232] Однако напряжение, царившее в период войны, не позволяло ни полноценно развивать ушу, ни осмыслять его и думать над его теорией, хотя предложения по обновлению Национального искусства У Тунань опубликовал именно в этот период. Примечательно, что книга У Тунаня была издана именно в гоминьдановском Китае.

Многие учебные заведения и организации боевых искусств распались. Прекратили свое существование знаменитые Ассоциация Цзинъу в Шанхае и Центральная Китайская Академия Национального искусства в Нанкине.

Но при этом система закрытых школ вновь продемонстрировала свою жизнеспособность. Ушу продолжало жить и среди тайных обществ, оставаясь практически не затронутым войной. Вновь сработал механизм самосохранения культуры ушу через самосокрытие, который позволял передавать «истинную традицию» на протяжении столетий.

Важнейшими событиями этого периода можно считать окончательное оформление ряда стилей и формирование новой системы преподавания ушу. Впервые мастера ушу официально вышли на социальную арену.

Это были удивительные люди, жившие на переломе традиции. Чувствуя на себе миссию передачи ушу, они, находясь между традицией и новацией Китая, стремились найти новые способы преподавания. Они тратили свои средства, обычно и так довольно скудные, в «академиях» и «институтах» вели преподавание бесплатно, зачастую жили прямо в тренировочных залах. Сейчас, с расстояния во времени, можно сказать, что в чем-то они ошибались: официализация преподавания и создание крупных обществ еще не гарантируют сохранения целостности ушу. Но эти неутомимые энтузиасты, сделавшие боевые искусства смыслом своей жизни, спасли многие стили от угасания, собрав вместе многих блестящих мастеров, показали ушу как всеохватное явление китайской культуры, как настоящее Искусство нации. Фактически, их деятельность зафиксировала ушу в последней стадии расцвета. В дальнейшем последовал период угасания — порой тихого и малоприметного, порой сопряженного с насильственным разрушением. Мощь традиции истощила себя.

Заключение

Мы отражаем историю и тем самым поверяем меру духовного в нас, способность не столько изучать, сколько переживать собственное прошлое.

Единая линия ушу от древности до современности — это отражение извечной идеи единства китайской нации, единства не только пространственного, но и исторического — единства в духе. Непрерывная линия истории оказывается отнюдь не результатом историко-критического анализа и не доказывается тщательным сопоставлением источников (пусть нас не смутят обильные цитаты в китайских книгах — это дань традиции «истинно реченного» слова).

Сколь сложно оказалось для самих китайцев осознать ушу как воистину явление культуры, полное внутренней гармонии и непротиворечивости. Сколь нелегко признать собственную историю неким внутренне непостижимым или, во всяком случае, непостигнутым потоком, несмотря на горы написанного и пересказанного! Не случайно подавляющее большинство китайских книг по истории и философии ушу представляют собой простое и чрезвычайно скучное перечисление фактов, к тому же зачастую ошибочных и противоречащих друг другу, без осмысления, без внутренней рефлексии. Внутренняя традиция ушу остается для них непостижимой на уровне «писаной истории» — это либо невыразимое внутреннее переживание, либо полное отсутствие понимания боевых искусств как формы духовной практики. И другого, «промежуточного», варианта китайская культура не знает.

Еще раз спросим себя: зачем пишется история ушу? Стоит ли досконально разбираться в путанице событий, нагромождении самых удивительных легенд, в глубочайшей мудрости трактатов? Стоит ли тратить силы, разгребая ворох слухов и нелепостей? Ушу заставляет нас задуматься о вещах, далеко выходящих за рамки собственно боевых искусств, — о проблемах общедуховных, осмысления себя как человека — единственного живого существа, которому дана возможность познать радость духовного творчества и даже его преддверия.

Тайна человеческого познания — едва ли есть что-нибудь более влекущее и наименее понятое. Разгадка ее вечно ожидаема и всегда неожиданна. В каждой стране мира философы и мудрецы предлагали свои пути к истине, пролагаемые сквозь духовное очищение, медитативное высвобождение сознания, приятие мира в лоне всеобщей любви или, наоборот, священной войны, аскетическое пестование тела и духа. Исключительным посылом к философскому осмыслению всегда служит видение мира и человека как единого «тела культуры», где существует не просто связь между ними, но абсолютное телесно-духовное единство.

Китайские духовные учения выдвинули призыв к этому духовно-телесному пониманию момента познания. Ушу однажды потребовало от человека осознания собственного духовного опыта, открыв ему за это внутренний мир символов и знаков Вселенной.

Рассуждая об ушу, мы неизбежно в своем сознании сопоставляем западную и восточную традиции, отношение к боевым искусствам «у нас» и «у них». Пускай с точки зрения научной чистоты это не вполне корректно, однако, видя границы собственной культуры, мы перестаем считать ее ценности универсальными, а свою точку зрения — единственно возможной, допуская существование чего-то другого в самом себе, надкультурного, надличностного и в то же время глубоко «своего», лишь не понятого нами, частично — из-за жестких культурных стереотипов, частично — из-за отсутствия элементарного любопытства. Поэтому открытие нового в творении иной культуры неизменно оборачивается открытием нового и неизведанного в нас самих, выходом за рамки обыденного сознания в мир сверхобыденного и космического. И нет ничего удивительного в том, что после осознания духовного опыта ушу для нас яснее проступит лик христианской культуры.

Мир ушу нескончаемо тонок в его бесчисленных вариациях и обертонах. Однако это не экзотическая утонченность восточных манер, как его мыслит европеец, это скорее хрупкая гармония целостности китайского фарфора или живописного свитка, где каждый элемент немыслим без другого, а каждая мелочь объемлет весь характер композиции. Одно неверное слово, жест, необдуманный поступок могут разрушить целостность мира ушу или оборвать чистый покой отношений, царящий между учителем и последователем. Поэтому искренность ученика, когда импульс всех его поступков исходит не из внешних предписаний, а из внутренних побуждений, становилась критерием поиска последователей в школах ушу.