Дети заснули, и я жадно набросилась на сухарики, проглотив все до последней крошки. Затем позвонила Саре и спросила, как бы между прочим, кому она так выгодно продала мамины старинные украшения из золота. У меня было золотое кольцо, полученное в подарок от Мике, оно мне великовато, болтается на пальце. «Поверни его три раза, и явится дух кольца, — говорил Мике. — Он исполнит твое самое сокровенное желание. Но только в пределах разумного. То есть не больше чем на двадцать семь пятьдесят!» Мы так смеялись. Мике только что подсчитал дневную выручку — он ходил по доходным домам, пытаясь продать сушеные яблоки на палочках — одна из его многочисленных безнадежных затей.
Что ж, придется загнать волшебное кольцо. Больше мне продавать нечего.
«Подонок!»
Мне всегда нравилось выходить в свет с Шарлоттой дю Рье. По-английски, а иногда и по-французски ее имя звучит как Шарлот. Но никому даже в голову не придет называть ее сокращенно — Лотта.
У Шарлотты новая квартира в центре города, отделанная светлым ясенем на фоне черного и палевого цветов с сиреневыми оттенками. Там много клевых картин. Знаю, знаю, стоит только начать восхищаться сиреневым цветом, и тебя сразу причислят к геям, но втайне-то я могу позволить себе любовь к сиреневому. Многое из обстановки Шарлотта купила в поездках — она работает в верхушке ЕС и за границей бывает не реже, чем в Швеции. Мы выпиваем по коктейлю у нее дома, а потом отправляемся в город. Шарлотта готовит коктейли, как настоящий бармен, у нее дома всегда есть живые цветы и свечи. Мне нравится, что она одевается с претензией, запросто может надеть короткое итальянское платье в обтяжку с открытой спиной, хотя мы всего-навсего собирались поужинать у кого-нибудь из коллег. Ее туфельки являют собой результат последних дизайнерских изысканий, узкие перепутанные ремешки и пряжки. А как она умеет носить эти туфли! У кого еще получится так изящно балансировать на десятисантиметровых каблуках, как у Шарлотты! При ходьбе она идет по прямой линии, уверенно и упруго, словно молодая лань.
Мне нравится болтать с Шарлоттой, сидя в каком-нибудь баре или новом маленьком ресторанчике, который она недавно нашла. Для меня почти уже стало потребностью обсуждать с ней все события, произошедшие на работе за неделю, она слушает внимательно и спокойно, не перебивая, а если в рассказе попадаются какие-то неясные моменты, которые я сам не заметил, она тотчас обращает на это мое внимание. Такая уж у нее профессия: Шарлотта помогает справляться с кризисами на предприятиях, где люди имеют дело с секретной информацией, — в правлениях, на биржах, в политических верхах. Мне никогда не доводилось выслушивать ее рассказы о проблемах на работе, ведь Шарлотта связана обязательством не разглашать служебную тайну. А познакомились мы как раз на профессиональной почве. Наш американский шеф был тот еще козел, но просто так уволить его не получалось. Дело было сразу после того, как мы продали нашу компьютерную фирму американцам, я как раз сколотил пару миллионов и выгодно их разместил. Наверно, поэтому мне хватило наглости пригласить эту женщину, которая блистала острым интеллектом, видела насквозь наши незатейливые помыслы, не говоря уже о том, что она словно сошла с обложки глянцевого журнала. Она старше меня на десять лет.
Ах, Шарлотта… Когда мы занимались любовью, я чувствовал легкий аромат «Ли», а ее волосы всегда были шелковистыми и блестящими. Иногда, рассердившись, я думал, что все ее ужимки заимствованы из рекламы «Л'Ореаль»: «Ведь ты этого достойна!» — упругая походка, колышащаяся при ходьбе прическа пажа, шаловливо-невинный взгляд через плечо…
Не понимаю, почему наши вечерние встречи заканчиваются тем, что мне становится с ней скучно. Почему я никогда не влюбляюсь, ни в Шарлотту, ни в резвых, как маленькие породистые щенята, девушек с работы? Или, к примеру, в моего биржевого маклера, она такая милая, чуть не расплакалась, когда мои акции понизились в цене из-за падения курса…
Наверно, мне не дано. Конечно, иногда у меня бывали влюбленности, короткие, точно оргазм, особенно в начале весны, нередко в девушку из богемных кругов — в красивую актрису или художницу. Мой любимый типаж: глаза огромные, темные и блестящие, как у тюленя; волосы падают на плечи тяжелой копной; стройное тело и длинные ноги. Нахальный высокий бюст — я не из тех, кого волнует, что она туда подложила, меня интересует лишь как он выглядит. Но проходит пара недель, и чувство испаряется, начисто! Я вдруг замечаю, что ее голос звучит в моем автоответчике гораздо чаще, чем мой в ее, она начинает слать мне пошлые девчачьи эсэмэски, украшенные сердечками, и я сразу сникаю, как рассада без полива. Раньше я старался выйти из игры с помощью какого-нибудь шикарного подарка, выжимал из себя речь о том, какой я подонок, дескать, не умею любить по-настоящему, даже такую прекрасную женщину, как она… О том, что нам надо расстаться, потому что такие отношения не для нее… И стоит мне только вздохнуть свободно, как на горизонте появляется новая штучка. Так продолжается уже много лет и вошло в привычку. Старые друзья прозвали меня Дон Ян, порой мне кажется, что я реализую их мечты, вместо того чтобы жить своей собственной жизнью. Иногда, придя домой после очередных разборок, в которых я выгляжу подонком, я стою в прихожей и в слезах возношу пьяные жалобы собственному отражению в зеркале: черт, ну почему я не могу найти настоящую любовь?.. В такие моменты мне ужасно себя жаль.
С недавнего времени я редко появляюсь на публике с одной и той же девушкой больше трех раз, чтобы не осложнять себе жизнь. Никогда не поздно наверстать упущенное, через пару лет можно тряхнуть стариной и хорошенько покрутить жернова старой любовной мельницы, если фишка ляжет… Но с Шарлоттой я чувствую себя как-то уверенней, по крайней мере, мы знаем, что мы друзья, да и в постели нам неплохо.
Последнее время мне стали нравиться женщины, которые раздражают меня: какие-нибудь политиканши, размахивающие руками, эксперты по «межполовым вопросам», всякие… ну да, всякие тетки вроде Тарзан из того дома отдыха.
До сих пор помню ее вкус.
«Актер не обязан ставить оценки зрителям»
За кольцо мне дали семьсот пятьдесят крон, значит, оно стоило в несколько раз больше. Господи, сколько же Мике за него заплатил? Зато оно спасло нас от нужды, каникулы закончились, и первая зарплата не за горами.
Учебный год начался хуже некуда. Учитель рисования не может хорошенько узнать класс, потому что дает там три-четыре урока в неделю, — мой знакомый учитель шведского языка, работавший много лет с одними и теми же учениками, отзывался о них, как о своих юных родственниках, — мне же надо зубрить имена учеников то одной разношерстной группы, то другой сборной солянки с разных потоков, в общей сложности получается почти несколько сот студентов. Кому еще приходится по работе ежедневно иметь дело с сотнями незнакомых людей?! Актерам? Да, но им хотя бы не надо заучивать имена своих зрителей, чтобы потом оценить их творческий потенциал по пятибалльной шкале! А не выучишь имена, будут проблемы. Дети народ изобретательный, они всегда пользуются ситуацией — если я не запомню имен, я даже не смогу узнать, присутствовали они на занятии или нет. Бестолку орать: «Эй ты, в черной кепке, а ну-ка прекрати брейк-данс в классе!» Не говоря уже о том, какое стоит хихиканье, если перепутаешь Оскара и Олле. Я их понимаю, сама помню, как неприятно, когда учитель смотрит тебе в глаза и вместо Марианы называет Марией.
Не успеешь выучить имена, как пора прощаться — иногда администрация так намудрит с расписанием, что занятия заканчиваются посреди учебного года, — и вот уже перед тобой новый поток учеников. Но прежде чем окончательно расстаться, надо поставить оценки и при этом никого не перепутать, вот тут-то и начинаются нравственные терзания. У меня рука не поднимается поставить низкую оценку Веронике, которая рисует как курица лапой, и фантазии у нее не больше, чем у трамвая. Ведь она целый семестр потела над эскизами, рисовала буквы, чертила и фотографировала, делала отпечатки и лепила из глины, старательно высунув язык, все праздники работала над заданием, которое поняла совершенно неправильно, и всякий раз, показывая нам свои унылые творения, она смотрела с таким ожиданием. В том же классе время от времени появлялась Юханна, изредка поглядывавшая в мою сторону из-под черной крашеной челки. Свое тотальное отвращение к происходящему она выражала тихим пофыркиванием, иногда она дремала, веки ее слегка подергивались, словно она видела прекрасные сны. А потом внезапно вскидывала руку в поисках карандаша и делала такой шикарный эскиз афиши, что какая-нибудь рекламная фирма сразу взяла бы ее работу. Или вдруг несколькими движениями лепила из глины карикатуру на Веронику, да такую похожую, что весь класс просто взрывался от смеха. Попробуешь ее похвалить — фыркнет и потопает прочь. И что, ставить ей после этого высокую оценку только за то, что она талантлива от природы? Но с другой стороны, не ставить же хорошие оценки только прилежным и усердным ученикам? А как же таланты? Можно ли наказывать Юханну за то, что в школе ей делать нечего, по крайней мере на уроках рисования?