— А как же Фунтик? — возмутилась я. — Хочу избавить его от субботних обедов в «Макдоналдсе», где он будет встречаться со своим папочкой. А если Инго заберет Фунтика с собой, я этого не переживу. Я превращусь в эдакую домашнюю дочку-клушу, которая развлекает свою мамочку до победного конца, хочет она того или нет.

— Тогда выселите Инго в мастерскую, пусть платит за нее арендную плату, и скажите, что с этого дня он будет сам добывать себе пропитание, пусть ловит маленьких диких птичек, — предложила Пия. — Твоя мама ведь из-за этого переживает, ей надоело тянуть лямку! Пусть он поймет!

— Понимаешь, у мамы для такого не хватит характера, — ответила я. — Она будет тайком бегать к нему по ночам с бутылкой вина и сосисками, потом оттуда послышатся хихиканье, вздохи и скрип раскладушки. Иногда я слышу, как они копошатся в спальне, тогда я выхожу и громко топаю туда-сюда возле их двери, просто из вредности.

— Тут я тебе и правда ничем помочь не могу, — ответила Пия. — В этом вопросе я просто невинный ребенок. Моя мама никогда не скрипела ни на какой раскладушке, во всяком случае, вместе с папой. В последние годы, пока они жили вместе, она вся аж зеленела, если он хоть пальцем до нее дотрагивался. Когда брат от нас уехал, она сразу же заняла его комнату и сделала новый ключ. Иногда по ночам я слышала, как отец стоит у нее под дверью и заискивающим шепотом просит впустить его, хотя было ясно, что он в бешенстве. Но она скорее сыграла бы в гольф, чем пустила его. Во всяком случае паттером. Не знаю, что бы она сделала, если бы он схватил ее и прижал вудом.

— Каким еще вудом и что за паттер? — спросила я.

— Вуд — это такая большая тяжелая деревянная клюшка для гольфа. Обычно он стучал ею в дверь. А паттер — легкая.

Было ясно, что Пия очень из-за этого переживает, хотя и пыталась шутить. Она сглатывала, прямо как Фунтик. Мы так ни до чего и не договорились.

Я вернулась домой. Сияющий Фунтик сидел на кухонном диванчике и читал комиксы про Дональда Дака, приканчивая пакетик с шоколадными конфетами «Дайм». Дверь в спальню была закрыта, оттуда доносилось хихиканье.

На этот раз все позади — по крайней мере, для меня и моей семьи.

Мне никогда не приходило в голову расспрашивать Пию о проблемах в ее семье. В любой момент я могла услышать, как она тихонько сглатывает. Почему я ничего для тебя не сделала, Пия? Так мне и надо, что ты от меня ушла. Я все понимаю. Во всяком случае, иногда.

МАРТ

Чтоб тебе провалиться!

Думаю, с Пией что-то случилось примерно в то время, когда я погрязла в наших домашних разборках. Это было в начале марта, как раз во время каникул, я тогда впервые увидела Каменное лицо.

Это произошло после той самой истории с Хенриком.

Мы сидели у себя в классе и хвастались друг перед другом, кто что делал в каникулы. И вдруг Бетте заголосила:

— Вы только посмотрите на Хенрика! Куда это он так вытаращился? Это нечто!

Она ткнула в его сторону своим огромным, словно лопата, ногтем, выкрашенным в ярко-оранжевый цвет.

Все посмотрели на Хенрика. Все, кроме меня. Я и так все видела.

Он всегда садился так близко ко мне, как только осмеливался. Его длиннющее тело с вытянутыми руками и ногами было обращено в мою сторону, словно гигантский подсолнечник, словно цветок, который поворачивает голову к солнцу. В данном случае в роли солнца была я. Он все время смотрел на меня, не отрываясь, когда думал, будто его никто не видит. Смеялся любым моим шуткам и краснел, словно недозрелая клубника всякий раз, как я на него смотрела.

А я старательно избегала смотреть на него. Но я все знала. И Бетте, у которой был интеллект, как у прыща на лице, тоже.

Хенрик покраснел — клубника неторопливо созрела до темно-красного состояния. Он собрал свои конечности и, похоже, попытался завязать их морским узлом.

— Да ведь он на Линнею пялится! Хенрик, не стоит так вертеть руками, лучше обмотай ими Линнею, ведь ты об этом мечтаешь? — ядовито спросила Бетте.

Все заржали. Бетте победоносно оглянулась вокруг, словно гусыня, которая только что снесла золотое яйцо. Ей не часто удавалось сказать что-то смешное, а если и удавалось, то случайно.

Я доедала завтрак (макаронный пудинг с ветчиной). От одной только мысли о том, что Хенрик обмотает меня своими руками, мне было не по себе… Небось на пару-тройку витков хватит…

— Смелее, Линнея! Вы ведь на одних и тех же высотах. Теперь тебе не придется плясать вприсядку!

Это подала голос Анна София, преданная собачонка Бетте, выпустившая свои лиловые когти. Взять бы этих красоток за шкирки и стукнуть лбами, а потом раздобыть электропилу, распилить их на мелкие кусочки и спустить в унитаз.

Примерно таким фантазиям я предавалась вместо того, чтобы весело и остроумно отшучиваться. К тому же я почувствовала, что постепенно сама превращаюсь в перезревшую клубнику. Анна София прекрасно знала, как попасть в яблочко своей ядовитой стрелой!

Я едва ли была королевой танцпола на школьных дискотеках. Судя по всему, у парней проблемы с девчонками, которые возвышаются над толпой на целую голову. (Хотя длинные парни, как мне кажется, прекрасно чувствуют себя рядом с невысокими девушками, которые им в пупок дышат. Делаем выводы!)

Вот я и пыталась танцевать, слегка приседая, чтобы казаться хотя бы сантиметров на двадцать ниже. Точнее говоря, я шаркала на полусогнутых, как можно ниже склоняясь вниз — будто пещерный человек, который только что научился ходить на задних лапах.

Бетте протянула ко мне свою лопату, собираясь покровительственно пощекотать меня под подбородком.

— Чтоб тебе провалиться! — зашипела я. И тут зазвонил звонок.

Хенрик сгреб в охапку свои грабли и щупальца и понесся вперед за остальными, тайком кинув последний скорбный взгляд в мою сторону.

Казалось бы, я со своей безответной влюбленностью в Маркуса должна была проникнуться величайшим состраданием к тем несчастным, что оказались в такой же ситуации. Так оно и было!

Исключение составлял лишь один из этих несчастных, которого угораздило втюриться в меня.

Я его просто не выношу, даже не знаю почему. Не понимаю, почему я не радуюсь оттого, что он за мной так волочится, почему не могу поддерживать его страсть на тихом огне и хвастаться перед всеми, чтобы Бетте поперхнулась от зависти. (Хотя она наверняка посоветует ему обратиться в психушку. Она искренне считает меня не более привлекательной, чем фонарный столб.)

Но почему я так его не люблю? В первом классе мы очень дружили, и теперь, став подростком, он сохранил человеческий облик. Многие парни в этом возрасте только начинают спускаться с деревьев и учиться прямохождению.

Все началось в первый учебный день. Я заболела, и, когда все занимали места, Хенрик сел за парту, где место рядом оставалось свободным. Когда я поправилась и пришла в школу, он так и сидел с выжидательной улыбкой на лице.

У меня аж все пробки перегорели. Вот это подстава! И все-таки мне пришлось сесть рядом с ним, чтобы не привлекать внимания своим недовольством. Но я придумала план. Собственно говоря, специально я ничего не придумывала, но как-то так получалось, что я относилась к Хенрику с ледяным презрением, тут уж ничего не поделаешь. Я разговаривала только с теми, кто сидел перед нами, и иногда с теми, кто сидел сзади, притворяясь, что не слышу, как он ко мне обращается. Я вела себя так, будто рядом со мной был пустой стул. Спустя какое-то время Хенрик совсем выдохся и бросил попытки заговорить со мной.

Как-то раз я отсела за другой стол, когда мы оказались рядом за завтраком в школьной столовке, и лицо у него приняло выражение несчастного подопытного животного. А мне лишь хотелось как следует врезать ему — за то, что я так глупо веду себя с ним…

Пия относилась к толпе своих безнадежных воздыхателей гораздо проще.

— Им это только на пользу, пусть пострадают, — говорила она. — Так они развивают свои чувства. Знаешь, никто не может стать счастливым, если до этого по-настоящему не страдал. Они меня потом еще поблагодарят!