— На, посмотри.

Петр Денисович пренебрежительно скривился:

— Это что? Гильзы с места ваших боев?

Холеная кисть потеребила сверток… на стол выкатился посиневший обрубок бандитского пальца.

— Ай! — взвизгнул Петр Денисович, отбрасывая в сторону ужаснувший предмет. — Уберите эту гадость! Немедленно!!!

Венька послушно завернул обрубок в побуревшую от натекшей крови газету.

Петр Денисович яростно тер ладонью о штаны, словно хотел стереть саму память о прикосновении к мертвой плоти.

— Значит так, молодой человек, — холодно подытожил Петр Денисович, глядя на Тимшу прокурорским взором. — Если я еще раз узнаю, что вы пытаетесь вовлечь моего сына в свои мафиозные разборки, я добьюсь, чтобы вас немедленно арестовали! У меня достаточно знакомств!

— А ты, — повернулся он к Веньке, — марш в свою комнату! У нас с тобой будет особый разговор. Завтра пойдешь в лицей!

Венька хотел возразить, но Тимша, криво усмехнувшись, толкнул его к двери.

— Иди, Венька, прав твой батяня, хреновую ты компанию выбрал.

Горький по-детски жалобный всхлип вырвался из венькиной груди. Венька несмело коснулся тимшиного плеча.

— Прости меня, ладно? Я… — он безнадежно махнул рукой и порывисто выбежал из комнаты.

Тимша замешкался, не зная, то ли броситься следом за другом, то ли вежливо попрощаться, когда услышал:

— А вы, юный бандит, чего ждете? Приглашения к чаю? Я сказал достаточно. Убирайтесь, чтоб и духу вашего не было! И скажите спасибо, что я милицию не вызвал! Мараться не хочу!

Судя по безцеремонности, к Петру Денисовичу вернулось самообладание, стеклышки очков надменно блеснули, узкая ладошка звонко шлепнула по кожаному подлокотнику — словно финальную точку поставила…

«Хамишь, барин! — озлился Шабанов. — Я тебе не смерд боярский!»

Тимша шагнул к креслу, навис над вжавшимся в дорогую кожу хозяином, злорадно отмечая, как шелухой осыпается показная самоуверенность.

— У нас, поморов, сроду от попавших в беду не отворачивались — все под богом ходим, сегодня ты, завтра я… А вы? Не люди — скоты жрущие! Дальше хлева видеть ничего не хотите! Даже не скоты — курицы: клюнь ближнего, обгадь нижнего! Не высовывайся, чтоб не слопали! Это ваши главные заповеди? Этим живете? Этому учите?!

— Учим на людей с топором не кидаться! — нашел силы заявить Петр Денисович. — С бандитами разбираться милиция должна!

— Я друга выручал. Сына твоего! Недосуг было милицию ждать! — выкрикнул Тимша.

Леушин-старший глупо разинул рот, наконец поверив, что сыну грозила реальная опасность.

— Веньку? А… да-да, — Петр Денисович захлопал руками по футболки, словно разыскивая карманы. — Я отблагодарю… я заплачу! Вы скажите сколько…

Тимша зарычал, по-юношески костлявый кулак оттянулся к плечу. Петр Денисович сжался в комочек, очечки заблестели испугом, пальчики нервно теребили подол майки.

— А-а… Мня-я… — проблеял Леушин-старший.

Шабанов опомнился, развернувшись на каблуках, зашагал к выходу.

— Я Веньку за собой на канате не таскаю, — бросил он, стоя в дверях. — У него своя голова — захочет придет, нет его дело.

Центр не спит никогда. Неистово, словно в последний день человечества, сияет реклама — зайди, купи! Выпивка, деликатесы, презервативы, развлекаловка! Все круглосуточно! Все для тебя! Эксклюзивно! Другие не в счет! Заходи!!!

Свистят покрышки летящих мимо автомобилей, инфрабасом гудят встроенные колонки… По тротуарам лениво фланируют дамы полусвета, потные липкие взгляды стареющих ловеласов раздевают и без того не слишком прикрытые телеса. На лицах «золотой молодежи» прописалась вселенская скука — это пробовали, то покупали… Вроде в «Полярных зорях» пафосный тусняк с гей-стриптизом… весь бомонд будет, надо отметиться! Центр торопится жить — жадно, запойно, взахлеб…

А в проулках и проходных дворах — Ночь. По-южному темная — в десяти шагах от фонаря хоть глаз коли… Шелестит не успевшая облететь листва, чуть поблескивает мокрый асфальт потресканный, с черными пастями промоин… Здесь своя жизнь — семенящая вдоль облупленной стены крыса, тощая шавка у помойного бака, из приоткрытой форточки сварливый женский голос… запахи кошачьей мочи, квашеной капусты, гниющих отбросов, разлитого пива… изнанка мира. Такая же неприглядная, как и фасад…

За что Русь караешь, Господи?!

Тимша спешил. Прочь от хомячьей леушинской норки, от воровато лезущих в колодец теплотрассы бомжей, от чавканья прохудившихся кроссовок… Сейчас бы тарелку щей — и в кровать. Чтобы проснуться дома — пусть даже на умбском пепелище. На родном пепелище, а не в тупо жрущем крысятнике!

Замок не открылся — Светлана Борисовна защелкнула предохранитель. Зачем? Чтобы он не мог войти?

Палец вдавил кнопку звонка, за дверью разнеслась протяжная дребезжащая трель… Вторая… Третья…

Наконец обострившийся от нервного напряжения слух уловил тихий звук шаркающих неверных шагов…

— Кто? — спросил странно болезненный голос.

— Я это, я! — нетерпеливо отозвался Тимша. — Задержаться пришлось.

Дверь приоткрылась в темноту — скорее угадываемый, чем видимый силуэт неловко отодвинулся вглубь прихожей.

— Чего в темноте-то? — спросил Тимша. По-прежнему завернутый в мешковину топор беззвучно скользнул под стоящее в прихожей трюмо. — Лампа сгорела? Так я сейчас поменяю.

Он скинул кроссовки, шагнул к Светлане Борисовне поздороваться, ткнуться губами в пахнущую сдобой щеку… Нога споткнулась о занявший половину прохода чемодан. Тимша зашипел, потер ушибленное место.

— Мы что, едем куда?

— Не мы — ты, — голос Светланы Борисовны звучал глухо, будто сквозь шерстяной платок. — Сестра двоюродная из Умбы звонила: говорит, тебе срочно приехать надо. Я уж и вещи собрала…

Ехать? В Умбу? Тимша радостно вскинулся: Умба не Мурманск, там все свое! Но почему так спешно? И что со светом?

— Что со светом? — повторил он вслух.

— Ничего… все в порядке… просто у меня голова… Светлана Борисовна не договорила. Донесся сдавленный стон, прошуршало сползшее по стене тело…

— Мама!

Кулак походя врезал по клавише выключателя, ослепительно — до рези в глазах вспыхнули лампы…

Светлана Борисовна лежала на боку, неловко подвернув покрытую засохшей кровью руку. Лица не узнать — вместо него багрово-синюшная маска, в уголке рта пузырится кровь…

— Врача! Что ж это… Кто?! Сволочи! Врача!!!

Бросок к телефону. Дрожащие пальцы не попадают в кнопки… Врача!!!

— Скорая! У меня мать умирает!.. Что? Избили! Она в коридоре лежит!.. Да не знаю я кто! Но узнаю. Обязательно узнаю! Что? Адрес? — с губ срывается привычное сочетание слов и цифр… Сергею привычное. — Этаж? Пятый у нас этаж. И лифт есть, черт бы вас драл! На руках затащу, если сломан! Заводи карету!

Короткие гудки иголками тычутся в ухо. Трубка с треском падает на рычаг. Окно распахнуто настежь — чтобы увидеть издалека, еще из-за поворота…

Холодный ветер колышет занавески… Не холодный — ледяной. Даже время замерзло, косо висит застывший маятник настенных часов… Холодно…

«Чего тянут? Езды-то три минуты!» Шабанов бросается в спальню, оттуда, с подушкой в руках, в прихожую подложить под голову…

«Что сделали, гады! Что сделали! Я ж им глотки рвать буду! Зубами!!!»

Он касается материнской ладони… «Холодная? Нет, мама просто замерзла! Просто замерзла! Согреть!»

Бросок к вешалке, руки цепляют теплое пальто… рывок, ажурная вешалка раскачивается на одном гвозде… Плевать. Он снова рядом с матерью — укрыть, согреть, растереть замерзшие ладони…

Из распахнутого окна — звук подъезжающего автомобиля, визгливо скрипят тормоза. Тимша перевесился через подоконник — разглядеть приехавших… Ему и в голову не пришло, что вынырнувший из-за угла милицейский «уазик» прикатил за ним. Даже облитые серым камуфляжем громилы показались дурацким совпадением.

Пронзительное треньканье дверного звонка взорвало тишину. Наверстывая упущенное, бешено застучал маятник.