Беккер был редким человеком. Его можно вполне охарактеризовать одним-единственным словом — здоровяк. Он был совершенно здоров телом и духом до конца своей жизни. Обладая богатырским сложением, огромной физической силой и к тому же красивой внешностью, он, благодаря счастливым задаткам и здоровой деятельности, так же гармонически, как и свое тело, развил и свой не прошедший обучения, но отнюдь не необразованный ум. Он был одним из тех немногих людей, которым достаточно следовать своим природным инстинктам, чтобы избрать правильный путь. Поэтому ему и было так легко идти в ногу с развитием революционного движения и на 78 году жизни так же бодро стоять в первых рядах, как в 18-летнем возрасте. Мальчик, который уже в 1814 г. играл с проходившими казаками, а в 1820 г. видел казнь Занда, заколовшего Коцебу, неопределившийся оппозиционер двадцатых годов развивался все дальше и дальше, и еще в 1886 г. целиком стоял на высоте движения. К тому же он не был мрачным идейным невеждой, подобно большинству «серьезных» республиканцев 1848 г., — он был настоящим жизнерадостным сыном веселого Пфальца, не хуже всякого другого любившим вино, женщин и песни. Выросший на родине «Песни о Нибелунгах»[361], около Вормса, он даже в старости походил на образы нашего древнего героического эпоса, весело и насмешливо окликая врага в промежутках между ударами меча и сочиняя народные песни, когда некого было рубить: так, именно так, должен был выглядеть скрипач Фолькер.

Но безусловно самым значительным его дарованием было военное. В Бадене он сделал неизмеримо больше, чем кто-либо другой. В то время как остальные офицеры, воспитанные в школе постоянной армии, увидели здесь перед собой совершенно чуждый, почти не поддающийся управлению солдатский материал, Беккер научился всему своему организационному искусству, тактике и стратегии в примитивной школе швейцарской милиции, и народная армия не представляла для него ничего чуждого, а ее неизбежные недостатки — ничего непривычного. Там, где другие падали духом или раздражались, Беккер оставался спокойным и находил один выход за другим; он знал, как обращаться со своими людьми, умел подбодрить их шуткой и в конечном счете держал в руках. Не один прусский генерал 1870 года мог бы позавидовать его переходу из Гейдельберга в Дурлах с дивизией, состоявшей почти целиком из необученных рекрутов, которые, тем не менее, сохранили способность тотчас же вступить в бой и успешно провести его. И в этом же сражении он сумел ввести в бой приданных ему пфальцских солдат, с которыми никто ничего не мог поделать, и даже заставить их перейти в наступление в открытом поле. В лице Беккера мы потеряли единственного немецкого революционного генерала, которого имели.

Это был человек, с честью принимавший участие в освободительной борьбе трех поколений.

Рабочие будут свято хранить память о нем как об одном из своих лучших представителей. Лондон, 9 декабря 1886 г.

Напечатано в газете «Der Sozialdemokrat» № 51, 17 декабря 1886 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

Подпись: Фридрих Энгельс

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ КНИГИ «К ЖИЛИЩНОМУ ВОПРОСУ»[362]

Работа «К жилищному вопросу» представляет собой перепечатку трех моих статей, опубликованных в 1872 г. в лейпцигской газете «Volksstaat»[363]. Как раз тогда в Германию потекли французские миллиарды[364]; были уплачены государственные долги, построены крепости и казармы, обновлены запасы оружия и военного снаряжения. Свободный капитал, как и находившаяся в обращении денежная масса, внезапно возросли в огромной степени, и все это как раз в то время, когда Германия выступила на мировую арену не только как «единое государство», но и как крупная промышленная страна. Миллиарды дали мощный толчок молодой крупной промышленности; они-то прежде всего и вызвали после войны краткий, богатый иллюзиями период процветания, а вслед за тем, в 1873–1874 гг., грандиозный крах, который показал, что Германия — промышленная страна, способная выступать на мировом рынке.

Время, когда старая культурная страна совершает подобный, к тому же еще ускоренный столь благоприятными обстоятельствами переход от мануфактуры и мелкого производства к крупной промышленности, преимущественно бывает также и временем «жилищной нужды». С одной стороны, массы рабочих из деревень неожиданно оказываются стянутыми в крупные города, которые развиваются в промышленные центры; с другой стороны, планировка этих старых городов не соответствует больше условиям новой крупной промышленности и вызванному ею уличному движению; поэтому расширяют и прокладывают новые улицы, через города проводят железные дороги. Как раз тогда, когда рабочие потоками устремляются в города, там происходит массовый снос рабочих жилищ. Отсюда внезапная жилищная нужда у рабочих, а также у мелких торговцев и ремесленников, клиентуру которых составляют рабочие. В городах, которые с самого начала возникли как промышленные центры, эта жилищная нужда почти неизвестна. Таковы Манчестер, Лидс, Брадфорд, Бармен-Эльберфельд. Напротив, в Лондоне, Париже, Берлине, Вене жилищная нужда приобрела в свое время острые формы и большей частью продолжает носить хронический характер.

Именно эта острая жилищная нужда, этот симптом совершавшейся в Германии промышленной революции, вызвала тогда в прессе широкое обсуждение «жилищного вопроса» и послужила поводом для разного рода социального шарлатанства. Ряд таких статей появился и в «Volksstaat». Анонимный автор, назвавшийся впоследствии доктором медицины г-ном А. Мюльбергером из Вюртемберга, счел обстановку подходящей для того, чтобы на этом вопросе разъяснить немецким рабочим чудодейственную силу прудоновской социальной пана-цеи[365]. Когда я выразил редакции свое удивление по поводу опубликования этих странных статей, мне предложено было ответить на них, что я и сделал (см. первый раздел: «Как Пру-дон разрешает жилищный вопрос»). К этой серии статей я вскоре добавил другую, в которой на примере сочинения д-ра Эмиля Закса[366] подверг анализу филантропически-буржуазные взгляды по этому вопросу (второй раздел: «Как буржуазия разрешает жилищный вопрос»). После длительного перерыва д-р Мюльбергер удостоил меня ответом на мои статьи[367], что вынудило меня выступить с возражением (третий раздел: «Еще раз о Прудоне и жилищном вопросе»); этим и закончились как полемика, так и мои специальные занятия этим вопросом. Такова история возникновения этих трех серий статей, вышедших также в виде отдельной брошюры. Если теперь потребовалось новое издание, то этим я, несомненно, снова обязан благосклонному попечению германского имперского правительства, которое своим запрещением вызвало, как всегда, усиленный спрос и которому я здесь почтительнейше приношу свою благодарность.

Для нового издания я просмотрел текст, сделал кое-какие добавления и примечания и исправил в первом разделе небольшую экономическую ошибку[368], поскольку мой противник др Мюльбергер, к сожалению, не обнаружил ее.

При этом просмотре передо мной ярко предстал гигантский прогресс международного рабочего движения за последние четырнадцать лет. Тогда еще было фактом, что «рабочие, говорящие на романских языках, на протяжении двадцати лет не имели никакой другой духовной пищи, кроме произведений Прудона»[369] да еще разве однобокого толкования прудонизма отцом «анархизма» Бакуниным, в глазах которого Прудон был «нашим общим учителем», notre maitre a nous tous. Хотя прудонисты были во Франции всего лишь маленькой сектой среди рабочих, тем не менее только они одни имели определенно сформулированную программу и могли во время Коммуны взять на себя руководство в экономической области. В Бельгии прудонизм безраздельно господствовал среди валлонских рабочих, а в рабочем движении Испании и Италии, за очень небольшими исключениями, все те, кто не были анархистами, были решительными прудонистами. А теперь? Во Франции рабочие совершенно отвернулись от Прудона; он имеет еще приверженцев только среди радикальных буржуа и мелкой буржуазии, которые в качестве прудонистов называют себя тоже «социалистами», однако социалистические рабочие ведут с ними самую ожесточенную борьбу. В Бельгии фламандцы оттеснили валлонов от руководства движением, сместили прудонизм и очень сильно подняли движение. В Испании, как и в Италии, бурный прилив анархизма 70-х годов отхлынул и унес с собой остатки прудонизма; если в Италии новая партия пока еще находится в процессе формирования, то в Испании Новая мадридская федерация, остававшаяся верной Генеральному Совету Интернационала, из небольшого ядра развилась в сильную партию[370], которая, как это видно из самой республиканской прессы, гораздо успешнее подрывает влияние буржуазных республиканцев на рабочих, чем это когда-либо удавалось ее шумливым предшественникам — анархистам. Место забытых сочинений Прудона у романских рабочих заняли «Капитал», «Коммунистический манифест» и ряд других произведений марксовой школы, а главное требование Маркса — захват всех средств производства от имени общества пролетариатом, добившимся безраздельного политического господства, — стало теперь требованием всего революционного рабочего класса также и в романских странах.