Вербовка с Запада

На следующее утро Акулина покормила младшую дочь, поцеловала спящую старшую, собрала нехитрый «багаж» и через полчаса покачивалась в битком набитом автобусе. Разумеется, приобретение школьных принадлежностей планировалось, но главной целью поездки был разговор с десятиклассником Аркашей Изместьевым.

Акулина смутно представляла, как она, закутанная в деревенский платок и обутая в резиновые сапоги, сможет заинтересовать кумира большинства старшеклассниц двадцать седьмой школы. Надо было придумать нетривиальный «маркетинговый» ход. И о чем она будет говорить? И есть ли вообще смысл в этой встрече?

Обратно, в далекий две тысячи восьмой ей все равно не вернуться: тело разбилось вдребезги, возвращаться некуда. Какой смысл сбивать с толку парня? Напортачить можно прилично, а цель так и останется недостигнутой.

Изместьев вспомнил, ради чего он все затеял и почувствовал резкую боль за грудиной. Разве возможно сейчас ухаживание за Жанкой Аленевской? А на косметолога он выучится? Всю жизнь ему испохабил этот Клойтцер! Что б ему ни дна, ни покрышки! Стоп!!!

Сознание Акулины Доскиной вдруг словно начало сдвигаться набок. Съезжать помаленьку с проторенного пути. Если парень в этом времени женится на Аленевской, если послушается ее и в отведенный для этого промежуток проспециализируется на косметолога, то у него никак не должно возникнуть желания чего-то менять в будущем. Он не согласится ни на какую авантюру Клойтцера. Более того, он с ним не встретится, не пересечется. Не на «скорой» он будет работать, а в Институте Красоты.

Он не прыгнет тогда с шестнадцатого этажа, не прыгнет! Тело не разобьется. Все встанет на свои места! Игра стоит свеч, Акулинушка!!!

— Девушка, вам плохо?

Акулина открыла глаза. Народу в автобусе стало меньше. Над ней склонялся интеллигентного вида молодой человек с тонкой полоской усов над верхней губой, в плаще и шляпе.

— Нет, а что? Почему вы спросили?

— Вы вдруг так побледнели… А я врач.

Изместьеву стоило огромных сил, чтобы не ответить коллеге соответствующим образом. Но он сдержался и отвернулся к окну.

Когда за окнами замелькали кварталы знакомого с детства города, он слегка запаниковал. Никогда еще ему не приходилось встречаться с самим собой двадцатилетней давности. Никогда еще при этом он не был женщиной — колхозницей. Он вспоминал, что мог чувствовать, как ощущать себя семнадцатилетний юноша, комсомолец, активист. Полный сил, энергии, планов. До злополучной новогодней ночи, выстрелившей ему в глаз пробкой от шампанского, оставалось каких-то две недели, за которые все должно решиться. Но парень не знает о шампанском!

Стоп! Снова вся кровь Акулины отлила от головы, и женщина едва не отключилась. Если он, доктор из 21-го века в новогоднюю ночь не вклинился в свое тело двадцатилетней давности, значит… Значит, в него может вклиниться кто-то другой. Тело вакантно! Черт, рассказав о бутылке и шампанском этому прощелыге Клойтцеру, Аркадий раскрыл очень важную тайну, которой в будущем просто нет цены. Он вспомнил, как Поплевко жаловался на то, как мало информации в будущем о клинических смертях в прошлом. Конечно! Они решили использовать выстрел шампанского с большим эффектом, для коррекции своего гребаного будущего! А его просто выкинули в эрмикт-пространство, авось да пристроится где-нибудь. И он по чистой случайности «залетел» не так далеко от того, куда, собственно и планировал.

Какой ужас! Какой великодержавный эгоизм! Его нагло использовали!

Эту новогоднюю ночь Изместьев просто обязан встречать с Аленевской. И вообще, не отпускать ее ни на шаг. Это его судьба. Но как убедить парня в этом? Помнится, одной из черт характера в этом возрасте был юношеский максимализм и независимость от других мнений. Мнения других людей Аркашу в то время интересовали меньше всего.

Как заставить его поверить себе? Кем представиться? Кто ты вообще, такая, Акулина Доскина? Чтобы вмешиваться в жизнь столь интересного семнадцатилетнего парня? А не пойти ли тебе куда подальше?

Комсомольский проспект, улица Карла Маркса, школу отсюда не видно, но Изместьев знал, что скоро уроки «первой смены» закончатся, народ «повалит». Где перехватить парня? У школы? У подъезда дома? По дороге? Это если он пойдет один. А если с компанией? С девушкой, с той же Аленевской, к примеру.

Он вышел из автобуса возле продовольственного магазина и направилась к школе. Времени было в запасе — всего ничего.

Изместьев будто окунулся в совершенно забытую жизнь. Свою, неповторимую. У него была реальная возможность и огромное желание в ней остаться. Навсегда.

В городе детства случилась оттепель. Ему на миг показалось, что не было этого промежутка в двадцать лет. Еще ничего страшного не случилось. Он вышел после занятий, а вокруг — весна, набухают почки, капают сосульки. Тут и там — проталины на черном ноздреватом снегу. Как можно все это называть застоем, если юность не выбирают, она не повторяется. Не его вина, что он рос вместе с нумерацией партийных съездов, рапортовал им, как все. Никогда не повторятся улыбки одноклассниц, блеск их глаз и аромат весенних улиц.

Ему навстречу попадались знакомые, многие из которых к концу века уйдут из жизни. Изместьеву было не по себе от своей информированности. Знания буквально обжигали, завораживали, не давали чувствовать себя свободно. Словно его окружали ожившие мертвецы, пусть не все, но некоторые. Они торопились по делам, кто-то неспешно прогуливал внуков, кто-то просто «забивал» козла на скамейках. По спине доктора прокатился озноб: как глубоко он внедрился, сколько дров можно наломать. И сколько уже наломал, наверное…

Почему он обречен прозябать в этих Кормилицах до конца своих женских дней. Где справедливость? В другое тело не вклинишься, не перенесешься…

Пока он так думал, из-за угла выпорхнула стайка девчонок в белых фартуках.

— Куда несетесь, пигалицы?! — он не сразу узнал свой голос. — Простудите себе придатки, будете потом лечиться всю жизнь. Оделись бы сначала, потом бегали!

— Да мы быстренько, бабка, не бутузь! — кинула на бегу самая болтливая, уколов Изместьева прямо в сердце. — Будь проще, и люди к тебе потянутся.

«Куда ты суешься, огрызок? Тебя молодежь бабкой называет. Поучает тебя, как колхозницу времен коллективизации. Ты вообще, на себя когда последний раз смотрел, урод? Да с тобой никто разговаривать не станет! Можешь не париться понапрасну».

Возле школы был сквер, о котором Изместьев совсем забыл. И, хотя сейчас все скамейки были запорошены снегом, не посидеть на одной из них он не мог. Сколько здесь было всего! Чего только не вырезано ножичком на стволах, спинках и сиденьях! «Маша + Саша = Любовь».

Нет, молодежь далекого будущего совсем не так объясняется в любви. Все стало гораздо проще, приземленней. Все стало хуже, это надо признать.

Акулина поднялась со скамейки и медленно побрела вдоль аллеи.

Опасность «подкатила» совершенно с другой стороны. Разумеется, в десятом классе они все курили по-черному, и после уроков дружной толпой направились в киоск за сигаретами. Деньги водились далеко не у всех, поэтому стреляли потом друг у друга. Зажигалки были лишь у самых «продвинутых».

— Посторонись, тоскливая! — знакомый голос прозвучал над самым ухом. Его голос, вибрировали его связки!

— Ну и попка, как орех, так и просится на грех.

За всеобщим хохотом Акулина не успела сообразить, что реплики относятся именно к ней. Кажется, она ощутила небольшой шлепок по ягодицам, но обступивших ее парней было так много, что в толпе невозможно разобраться, кто именно ее столь «ласково» приложил.

Ох уж, этот эффект «толпы», когда любая шутка, пусть даже самая плоская из ныне существующих, воспринимается как высший пилотаж Жванецкого, и сопровождается гомерическим хохотом! Он начисто парализовал Акулину. Очень быстро она поняла, что выглядит в толпе длинноволосых, «фонтанирующих» остроумием старшеклассников как доисторический ящер на парижской выставке высокой моды.