А информация заключалась в короткой фразе Клиффа: «…В случае же провала обращайтесь к первому секретарю любого канадского посольства». За ней стояло доверие канадцев к моей «честной» работе с ними.

У фразы было продолжение: «… И назовите мою фамилию». Имелась в виду фамилия Клиффа. Такая «популярность» канадского контрразведчика говорила о его связях с высокопоставленными сотрудниками КККП и чиновниками из канадского МИДа.

…Показывая документы, Клифф смотрел на меня, явно ожидая высокой оценки оперативности КККП и его личной. А я думал, что надо внимательно изучить документы, запомнить их особенности, номера, тексты, установочные данные на Дзюбу… То есть все то, что, по возможности, сможет служить доказательством при компрометации канадской спецслужбы.

Необходимость тщательной проверки не пришлось особенно аргументировать. Почти сразу же заметил несоответствие в именах Дзюбы — в одном из документов стояло «Майкл», а в другом — «Мишель». Конечно, это было всего лишь разное написание одного имени «Михаил» на английском и французском языках, но в таком деле, когда речь идет о гарантиях! Тут вполне могут возникнуть «сомнения», а следовательно, законное право проверить все тщательно. Что и было сделано. Правда, это позволило значительно потрепать нервы Клиффу, но выиграть время для себя — не передавать «информации» уже на этой встрече.

Было жалко расставаться с такими уликами против канадцев, но Клифф, естественно, все документы забрал себе, сказав, что они в нужный момент будут в моем распоряжении.

В моей же памяти остались точный текст письма министра, данные паспорта (номер, дата выдачи, место), свидетельства о рождении (номер, место и дата рождения Дзюбы), номера счетов в банках и карточки социального страхования.

Эти данные позже сыграли свою роль в разоблачении канадской спецслужбы.

Следующий шаг был за мной. Договорились, что обмен «товар — деньги» состоится на очередной встрече, после моего возвращения из поездки в Бостон и Канзас-сити. Я должен был позвонить Клиффу в определенный день и час. В выборе места встречи Клифф к этому времени полностью передоверился мне, приспосабливая свое время к времени «агента». Мне было удобно, если Клифф не знал точного места встречи заранее. Это еще раз подчеркивало мою особую «заботу» о безопасности.

В Канзас-сити, в отличие от Нью-Йорка, стояла жара. Это чувствовалось уже в аэропорту. Почувствовалось и другое — меня взяли под наблюдение и не оставляли все три дня — в гостинице, у фирмы, в музеях, за городом. Наблюдение было открытым, демонстративным. Сотрудники фирмы убеждали меня вечером не выходить из гостиницы во избежание опасности встретиться с криминальными элементами.

Это меня не обескураживало — еще в Канаде я знал, что в провинциальных городах наблюдающие не стесняли себя маскировкой своих действий. Так было и в Бостоне, где я побывал в знаменательный для любого американца день — 15 апреля. Именно в этот день 200 лет назад рейнджеры из Бостона понесли по стране весть о начале американской революции против англичан.

В память о Бостоне и по сей день у меня хранится набор прекрасно выполненных медалей в скромной коробке. События двухсотлетней давности изложены в рельефах четырех медалей, каждая из которых говорит о самом важном на тот период в жизни американского народа: рейнджеры-минитмены, колокол свободы, национальная армия, декларация независимости.

Любопытная встреча произошла на борту парохода, превращенного в неподвижный плавучий ресторан. Представители американской фирмы, завод которой я посетил в окрестностях Бостона, пригласили меня на ужин, избрав местом довольно известный в бостонской гавани ресторан «Энтони пирс 4».

Заняв место, мои коллеги по бизнесу указали мне на небольшого роста, крепкого сложения черноволосого человека лет сорока пяти. Он порхал между столиками, наклонялся к посетителям, что-то говорил им, хлопал по плечу и заразительно смеялся. Это был глава ресторана, его создатель.

Как это часто бывает на Западе, хозяин ресторана обходил гостей лично, обращая особое внимание на новых посетителей. Конечно, такой добрый обычай импонирует людям.

Было видно, что роль гостеприимного хозяина он исполняет без напряжения и рисовки: ни тени подобострастия — всем он рад, все его друзья, каждому найдет пару теплых слов.

Чутко реагируя на изменение обстановки на палубе, хозяин начал поглядывать и в нашу сторону, кругами приближаясь к столику. Мы сидели на корме у самого борта. Уходящий день менял краски города, бирюзового неба и непрозрачной воды. Все больше ярких бликов всех цветов начинало плясать в водах гавани.

Невдалеке от ресторана виднелся корпус с плавными линиями и стройные мачты парусного фрегата прошлого века — музейного экспоната времен «чайной войны» между американцами и англичанами.

— Рад вас приветствовать на борту моего парохода! — услышали мы. Это был создатель чудесного уголка бостонской гавани, своеобразного «чуда-на-водах».

— Джордж, — говорил хозяин, обращаясь к одному из моих коллег, — ты давненько не бывал здесь. Все — в делах? В Старом Свете… Друг, удалось ли поклониться в сторону моей родины?

Джордж утвердительно кивнул, а хозяин продолжал:

— Рад, рад, рад… А это твои друзья? Спасибо, спасибо, спасибо…

Коллега представил нас, сказав обо мне:

— Наш друг из России…

Глава ресторана расплылся в широченной улыбке и чисто по-американски произнес до бесконечности длинное «о-о»… Он назвал себя Энтони Атанас. Выразив еще раз радость по поводу встречи с нами, Атанас упорхнул, пообещав еще раз навестить наш столик. Обещание воспринято было нами как простая любезность. И напрасно…

Через полчаса он припорхнул к нам снова, и за ним официант нес на подносе бутылку.

Присев к нам, Атанас стал расспрашивать меня о Советском Союзе. В глазах его светился неподдельный интерес. О себе рассказал, что является американским гражданином уже лет двадцать. Он албанский еврей, родители которого жили в Греции. Сам он родился в Египте.

Атанас сказал несколько слов в адрес русских воинов, которые сражались в Европе за свободу Албании. За всех русских он предложил тост, отметив, что мы угощаемся коньяком редкой даже для Греции марки.

Он спросил, знаю ли я о русском фильме из истории Албании, и когда услышал, что одним из любимых фильмов моего детства была мосфильмовская лента «Великий воин Албании Скандербег», то радости его не было предела.

Мы каждую неделю смотрим этот фильм в албанском землячестве. Наши дети вырастают, знакомясь с героической историей нашей родины по фильму — лучшей из наших кинолент.

Глаза Атанаса затуманились, и он, положив мне руку на плечо, легонько сжимал его. Ему явно не хотелось уходить от нас. Его ждали дела, но минут пятнадцать он пробыл за нашим столиком, чем очень удивил Джорджа.

Было странным видеть, как этот беспечный на вид человек уходил от нашего столика не таким веселым. Он уже «не порхал». Видно, что-то в делах Албании беспокоило его, но заговорить о своей родине со мной он, как мне показалось, так и не решился. Да и что я мог ему ответить, кроме того, что мы с маленькой Албанией в ссоре…

В полной темноте мы покидали гостеприимный ресторан. Нас нагнал Атанас и каждому вручил большую открытку с видом на его детище — пароход-ресторан.

Уже в гостинице я обратил внимание на сделанную на открытке надпись-обращение ко мне: «Наилучшие пожелания в надежде на хорошие отношения между нашими странами, такими же долгими, как длинны Уральские горы».

Что имел в виду американский албанец? Дружбу Америки и СССР или СССР и Албании?

С высоты увиденного и пережитого далекие события середины семидесятых высвечиваются ярче, а память ищет новый смысл во встречах, беседах, отношениях между людьми.

Во время этой поездки по Америке осталась в душе удовлетворенность и той пользой, которую работающий «под крышей» разведчик несет своей стране, добросовестно выполняя обязанности по прикрытию. Теперь, более чем через тридцать лет работы в разведке, могу с большой убежденностью сказать, что, поднимаясь в работе по прикрытию до профессионального уровня, разведчик заставляет прикрытие работать на себя, на прикрытие.