Я, вытащив бумажку, обнаруженную в коттедже Блейна, протянул ее Россу. Она немного помялась у меня в кармане.

Росс, развернув ее, разгладил.

— Да, все точно. Где вы это нашли?

— В маленьком коттедже, расположенном на берегу озера Лох Тор, где живет мой соотечественник, отшельник по имени Блейн.

— Если я правильно вас понял, вы находились возле трупа до тех пор, когда услыхали эти странные звуки, чьи-то рыдания.

— Видите ли, не совсем так, — признался я. — Вначале я отошел от тела на несколько шагов, когда на берегу реки появилась мисс Стоктон. Я хотел ее остановить, чтобы она не видела трупа. Мне не хотелось, чтобы она пережила неожиданный шок от этого неприятного зрелища. Мы постояли минут пять, от силы десять, поговорили. После этого мы услыхали рыдания и взошли на холм, где встретили Ангуса Макхета. Через несколько минут вы вышли из леса, можно ли осведомиться, для чего вам нужно знать точное время, когда я отошел от тела?

— Только для того, чтобы у меня в голове все четко отложилось. Можно взять этот клочок бумаги?

— Конечно. Если вы сравните его с тем, что нашли в уке Шарпантье, то убедитесь сами, что это две половинки одного и того же тетрадного листа.

— Я не смогу этого сделать, лейтенант Данбар.

— Почему?

— Потому что в руке убитого… нет никакой бумаги…

Вот, значит, почему он хотел узнать точное время, когда я покинул свой пост возле мертвеца. Даже сейчас он бросал подозрительные взгляды на Алису, очевидно, полагая про себя, что это она, выполняя черный замысел, отвела меня подальше от трупа, а кто-то другой, может быть, сам убийца, извлек обрывок бумаги у него из сжатой ладони. Такое мышление, причисляющее всех окружающих к преступлению, весьма характерно для склада полицейского ума. Само собой разумеется, кто-то на самом деле завладел бумажкой за эти двадцать минут, — либо когда я разговаривал с Алисой, либо тогда, когда мы с ней поднимались а холм. Но это только свидетельствует о том, что кто-то следил за моими действиями и воспользовался представившейся ему возможностью. Но это еще не говорит о том, что само заинтересованное лицо вызвало такую ситуацию. Однако мысль о стороннем наблюдателе была мне неприятна. Повернувшись, я бросил взгляд на берег реки. С восточной стороны к самой воде подходил олений лес. К западу от болота по обеим сторонам тропинки, ведущей к озеру, стояли березки, скрытые за небольшими холмиками. Как на восточной стороне, так и на западной кто-то скрывался, наблюдая за мной, а затем проскользнул к тому месту, где лежал возле реки Шарпантье, когда мы с Алисой поднимались по склону.

Вероятно, подобная мысль посетила и Росса. Он что-то сказал своим людям. Двое из них отделились от остальных. Один отправился на восток, другой на запад.

— Даже если бы у меня было в три раза больше сотрудников, — сказал он, тяжело вздохнув, — им всем нашлась бы работа.

— Могу ли я чем-нибудь вам помочь? — вежливо осведомился я. — Если же я вам не нужен, то не позволите ли мне проводить мисс Стоктон до Крэддох-хауза?

— Какие могут быть возражения! Скорее всего, вы там застанете лорда Несса. Сообщите ему, что я буду на месте, как только управлюсь с делами… Мактавиш! — позвал он одного из своих констеблей в полицейской форме. — Вы знаете, как добраться до озера. Возьмите с собой Кокухуна и отправляйтесь к коттеджу. Разузнайте, что собой представляет человек, называющий себя Уго Блейном!

Когда мы дошли до Крэддоха, наступила кромешная темнота. Все окна в доме были освещены, а на дорожке перед ним стояло с полдюжины автомобилей. Нам открыл полицейский.

Когда мы назвали свои имена, он пригласил нас следовать за собой и отвел в столовую. Сегодня на длинном, овальной формы столе не было обычной белой скатерти. В его гладкой, отполированной поверхности отражались блики от зажженной люстры, которую я не заметил при дневном свете, хотя, конечно, совершенно напрасно. Сделанная из матового голубоватого венецианского стекла, она представляла собой набор фантастических спиралей и шаров и была похожа на какой-то сказочный цветок, напоминавший орхидею.

Никто не обратил внимания на то, что шторы на окнах не задернуты. В каждом окне, как в темном зеркале, отражались основные детали того, что было в комнате: то лицо, сплющенное прямым лучом света, падающего от люстры, то клубящаяся струйка дыма, поднимающаяся от горящего кончика сигареты, то чья-то поднятая в отчаянном жесте рука. С деревянных панелей напротив, с висящих на них портретов вожди клана Торкхиллов и их супруги взирали бесстрастными намалеванными на полотне глазами на необычную сцену, для которой весь этот дизайн никогда не предназначался.

Седая голова и выступающая вперед бородка лорда Несса виднелись у длинного изгиба стола, но, как гласит поговорка, заимствованная у другого шотландского клана, — «там, где сидит Макгрегор, там и голова стола». Глаза всех присутствующих устремились к нему. Дальше всех от него сидел Эрик Стоктон с его поразительным лицом, которое при ярком прямом свете люстры нагляднее демонстрировало странную помесь уродства и красоты, — оно было похоже скорее на слегка утрированную карикатуру красивого мужского лица. Большие сдвинутые брови образовали небольшую впадину на лбу, — случайное подтверждение того, что, насколько мне известно, индусы называют знаком духовной касты. Он слегка прикрыл веки, оставив узкие щелочки. Болезненные очертания его впалого рта свидетельствовали о переживаемых им внутренних страданиях, как и вздернутая верхняя губа.

Рядом с ним сидела жена. У нее было белое, как мел, лицо, а вместо глаз темные, невидящие провалы. Это было ужасное, бесформенное лицо. Была ли она в таком расстроенном состоянии из-за тревоги о судьбе Джонни? Или оно объяснялось горечью из-за утраты Шарпантье? Ну а что происходило внутри самого Стоктона за этой трагической безмолвной маской?

Четверо или пятеро остальных мужчин, сидевших за столом, явно были местными полицейскими. Все, за исключением одного. Он сидел, повернувшись спиной к окну, а его темноволосая голова контрастно выделялась на фоне яркой, как у павлина, голубизны оконной шторы. У него были темно-каштановые волосы, но это не был латинский тип; глаза у него были светло-коричневые, глубоко посаженные, живые, слегка подозрительные. На нем была голубая форма офицера американского военно-морского флота, белая рубашка и черный галстук. При искусственном освещении плотная морская саржа его формы казалась черной, а золотые нашивки и пуговицы ярко сияли.

Этого человека я совсем не ожидал здесь увидеть, — это был мой командир Базиль Уиллинг.

Он был единственным из моих знакомых, который не зазнался из-за постоянно сопутствующего ему успеха. Он пользовался в Нью-Йорке завидной репутацией прекрасного психиатра и криминалиста. В течение нескольких лет он работал в конторе районного прокурора в качестве его помощника по медицинской части. Там мы и познакомились. Одно из расследуемых мною дел, связанных с детской преступностью, привело меня к нему в кабинет.

Несколько месяцев спустя после катастрофы в Перл-Харборе [9], когда я осаждал контору представителя военно-морского флота по вербовке новобранцев, заполняя бесконечные анкеты, отражавшие всю подноготную моей прежней жизни, и терзался мыслью, может ли растяжение сухожилия во время футбольного матча, штраф за нарушение правил уличного движения или моя диссертация по психологии социализма помешать моему поступлению на военную службу, мне повезло, и я встретил в коридоре Уиллинга. Я как раз, прихрамывая, выходил из кабинета врача после тщательного медицинского обследования. В то время он уже был капитан-лейтенантом и приобщил меня к искусству преодоления препон бюрократии. Он, конечно, не мог оказать мне существенной помощи в вопросе приема на военную службу, но мы договорились, что если мне не ответят отказом, я немедленно сообщу ему об этом. Тогда он пошлет официальный запрос в отдел кадров и потребует направить меня в его распоряжение. Так как служба разведки обладала приоритетом над всеми прочими, то в его просьбе, конечно, не откажут. Вскоре я отправлюсь для прохождения курса молодого бойца, а затем попаду в его часть. Я был принят и, благодаря его усилиям, все шло как по маслу, без всяких расстраивающих душу отсрочек, от которых многим пришлось немало пострадать. Когда я, прибыв в его часть, начал старательно отдавать всем подряд честь и называть уважительно «сэр», то он тут же сказал мне: «Знаешь, мы здесь занимаемся серьезными делами и не обращаем особого внимания на исполнение морского этикета».