Сам Блейн говорил вам, что если ему представится возможность, то он непременно передаст в руки властей нацистского беглеца, чтобы тем самым подчеркнуть свою лояльность, поддержать свою высокую репутацию законопослушного гражданина. Если Блейн знал, что Мактавиш в это время охраняет дом, то он мог бы пригрозить Джонни, что передаст его полицейскому, если тот не оставит его в покое. В тот момент, когда Джонни это понял, Блейн был обречен.

В ослеплении, вызванном утратой всех иллюзий, обезумев от мысли, что теперь, когда ему Блейн отказал в помощи, он терял всякую надежду на спасение, мальчик, схватив кочергу, с невероятной яростью стал наносить мощные удары, пока не забил его насмерть. Блейн даже не выпустил из рук книгу Ницше, которую читал перед приходом Джонни.

В какой-то степени Ангус Макхет был прав: мальчик, который более года выдавал себя за Джонни Стоктона, «постоянно менялся». Он казался ему ребенком, подмененным эльфами. Все мальчики-нацисты в какой-то степени оказались подмененными, причем юноши еще больше, чем дети. Их мяли, деформировали, изменяли до тех пор, покуда в них не оставалось ничего детского. «Далекие от детства», — как говаривал сам Блейн. Такое и прежде случалось в истории. Речь идет не только о спартанских юношах, но и о похищении мусульманами христианских детей, которых они потом превращали в фанатиков-убийц, называя их «янычарами». Развращение Гитлером детей тесно связано с его именем, и это будет продолжаться по крайней мере в течение нескольких поколений. Его хриплый голос, который по радио превращался в визг, был голосом современного Пьера-Волынщика, своим колдовством увлекавшего немецких детей в порочный крестовый поход, в котором свастика играла роль креста. Миру все же придется ответить на вопрос, который был задан в армейском журнале «Старз энд страйпс», в той статье о немецких военнопленных, захваченных в Божанси: «Что мы собираемся делать с такими мальчиками?»

Мы с лордом Нессом задали себе такой вопрос вчера вечером или, скорее, сегодня утром, когда отыскали могилу настоящего Джонни в Далриаде. Мы не стали арестовывать Лжеджонни сразу, так как надеялись, что он «расколется» и сам признается во всем, что сообщит некоторые интересующие нас детали: свое истинное имя, полк, в котором он служил и т. д. Вот почему мы, допросив его, решили повести на место совершенных им преступлений. К тому же мы не хотели его арестовывать и в присутствии Франсес Стоктон. Для нее такая сцена могла стать невыносимой. Мы хотели увести его из дома одного, чтобы за ним не увязался Стоктон. Но этого сделать не удалось…

К 1 октября я уже был в Лондоне. От Уиллинга я узнал, что семейство Стоктонов навсегда покинуло долину Глен Тор. Он дал мне их лондонский адрес. Через несколько дней Алиса сидела напротив меня за столиком в уютном ресторане, который любили посещать до войны американцы. Он выстоял во время немецких бомбардировок, так как хозяину пришла в голову «странная» мысль — устроить ресторан в подвале еще задолго до того, как подвалы превратились в бомбоубежища.

Алиса рассказывала мне о своих родственниках — о тете и дяде:

— Он настаивает на том, чтобы Франсес никогда не узнала правду. Она, по его словам, не перенесет такого жестокого удара. Она до сих пор верит, что Джонни был настоящим Джонни, что его смерть — чистая случайность. Она не любит вспоминать об этом, но в глубине души она осуждает и всегда будет осуждать дядю Эрика за его участие в событиях, приведших к несчастному случаю. Вам не кажется, что он очень уж оберегает ее покой?

— Почему же? Я на его месте поступил точно так же.

Я накрыл ее руку своей. Наступил конец истории о Джонни, теперь начиналась наша собственная.