– А… как… ты относишься ко мне? – Обхватив себя руками, Равенна ждала ответа.

– Я никогда не хотел ее так, как тебя.

– А как насчет остальных? – Равенна вздохнула, представив себе весь сонм невест.

– Мне нужна была жена и дети. Ты должна понять. Ты ведь была тогда ребенком, Равенна. Ведь каждый прошедший год, каждая женщина, которой я не мог солгать, уносили с собой мои мечты, утекавшие между пальцев словно вода.

– Значит… ты любишь меня?

Она почти ощущала это внутреннее борение – в том, как были стиснуты ее кулаки; в том напряжении, с которым он держался.

– Не знаю, – наконец признался Ниалл. – Теперь я понял, что ничего не понимаю в любви. До сих пор я так и не испытал ее.

Взяв Равенну за подбородок, Ниалл заставил ее повернуть к нему голову. Она поглядела на него полными слез глазами.

– Я знаю только одно. Я хочу тебя, хочу отчаянно, так отчаянно, что моя потребность в тебе перевешивает все остальное, что есть в жизни. Я настолько хочу тебя, что это даже пугает меня. Я боюсь, что чувство это погубит меня, но не могу ему воспротивиться.

Обладание. Жажда собственника смешивалась в жилах Ниалла с кровью. Не ей, Равенне, дано погубить его; он сам разделается с собой.

– Я уже говорила тебе, – она задохнулась. – Я не хочу принадлежать. Я уже и без того в слишком большом долгу перед тобой. – Равенна отвернулась, слезы застилали ее глаза. – Мне нужно было убежать от тебя еще в замке. А теперь я оказалась в еще большем долгу, потому что ты отыскал моего отца.

– Ты ничего не должна мне. Я давал тебе все эти вещи без всяких расчетов. Когда Гранья сказала мне, что в этой твоей школе необходимо столовое серебро, разве я прислал его тебе вместе со счетом? Нет ведь!

Помрачневшая Равенна глядела на Ниалла, вспоминая, как получила от него серебряный прибор со своим инициалом на каждом предмете. Предусмотрительность его была глубока, точнее – она не знала границ.

– Я заплачу тебе за это серебро, когда мы вернемся в Лир, – сказала Равенна.

Он погладил ее щеку, а затем с недовольством поскреб отросшую щетину.

– Мне не нужны деньги. Разве ты не понимаешь? Я только хочу, чтобы ты была счастлива. Ты получишь все, чего ни захочешь. Если тебе нужно опубликовать свои дурацкие сказки – пожалуйста, у меня в Дублине есть друг, который издает книжки. Он напечатает и твою, я сделаю все, чтобы это устроить, только будь счастлива.

Она вздрогнула словно от ожога. Тревельян совершенно не понимает, что ей нужно:

– Я не хочу помощи. Или я справлюсь сама, или оставлю попытки. Я не унижу себя, прибегнув к вашему влиянию, чтобы увидеть свои произведения напечатанными.

– Ну почему ты такая тупоголовая? Иначе ты просто ничего не сумеешь опубликовать.

– Я всего добьюсь собственным талантом, всего или ничего!

Глубоко вздохнув, Ниалл стал разглядывать Равенну словно какое-то неведомое создание.

– Ну, хорошо. Раз ты хочешь трудностей, делай по-своему. Но готовься к неудаче. Мне все равно. Пока ты держишься вдали от Малахии и ему подобных, и ведешь себя как подобает леди, можешь поступать как тебе угодно.

– «Вести себя как подобает леди»? А как я могу это делать, если ты уже дважды позаботился о том, чтобы я не была честной женщиной? – Равенна не могла удержаться от колкости. Истина была слишком обидной.

Гнев Тревельяна испугал ее. Граф тряхнул Равенну так, что у нее стукнули зубы.

– Никогда больше не говори мне таких слов. Все, что произошло между нами, истинно и благородно. И не смей думать иначе.

Равенна проговорила, чуть не плача:

– Когда я расспрашивала ее о матери, Гранья рассказала мне об удовольствиях плоти. Но она ничего не запрещала мне. Она убедила меня в том, что союз между мужчиной и женщиной прекрасен и созидателен… И я поверила ей, потому что не являюсь католичкой и была воспитана вне общества.

Она стерла слезы, катившиеся по щекам.

– Но ты отослал меня в английскую школу, а там меня воспитали в точности такой, какой была моя мать. Ты говоришь, что я должна быть как леди? Ну, а у директрисы Веймут-Хэмпстеда для меня было приготовлено другое слово.

– Наплюй на это! Не они несут ответственность за твой характер, я позаботился об этом. Твое воспитание находилось и находится в моих руках, и уверяю тебя, директриса той поганой английской тюряги, куда я тебя послал, ошибалась на этот счет. Просто в мире есть много правил. Если выполнять все – будешь несчастной.

– А ты не хочешь выполнять даже одного… и умрешь в одиночестве. – Не отводившая глаз от Ниалла Равенна заметила, как гнев пробежал по его чертам.

– Я пошел против гейса и встретил одни только несчастья. Теперь я готов покориться ему, но он перестал действовать. Обе дороги ведут к неудаче. Но какую из них принять? Какую принять? – вопрос этот звучал монашеским речитативом.

– Слушай свое сердце.

– Да.

Поглядев на него, Равенна в короткую долю секунды увидела на лице Ниалла такую горькую нищету, какой еще не замечала в людях. Одиночество и отчаяние, соединившись, подвергали его пытке, которую только усугублял острый интеллект, неспособный утешаться иллюзиями. Сила и очевидность этого переживания пронзили ее душу ветром, налетевшим с Ирландского моря.

Но искусным и быстрым усилием воли он скрыл это видение за страшным фасадом, изображавшим мрачного лорда Ниалла, где оно и сгинуло словно призрак, оставив Равенну в недоумении – а не пригрезилось ли ей все это?

И все же мгновение это было реальным. Ибо, если бы оно не существовало, тогда она сумела бы изгнать из сердца ту горькую сладость, которая так и осталась в нем.

– Я не отпущу тебя, Равенна, – негромко сказал Ниалл.

Укрепив свое сердце, она ринулась в бой, хотя более всего стремилась сдаться.

– Ты не сможешь удержать меня, если я не полюблю тебя.

Ниалл прижал ее к груди, а в глазах его пылали отблески костра.

– Ну-ка, погляди на меня, – шепнул он зловещим голосом. – Только погляди на меня.

Глава 22

Серый призрак рассвета еще только вползал на небо у горизонта, когда Равенна проснулась в объятиях Ниалла. Солома под ее плащом была такой теплой, что ей трудно было даже подумать о том, что пора уходить, однако она все решила. Нужно оставить Ниалла, пока у нее еще хватит силы на это. Здесь, в считанных шагах от замка Кинейт, от места, где обитал отец, она просто должна была отвоевать свободу и все сделать самостоятельно – иначе ей оставалось только терпеть последствия манипуляций графа.

Она поглядела на Тревельяна. Тот крепко спал. Но – даже мысль о причинах столь глубокого сна была ненавистна ей. Разъяренная на Ниалла, она намеревалась улечься спать в одиночестве, под обманчивой охраной пурпурной шерсти бархатного плаща, однако граф тут же опустился возле нее. Равенна попыталась противиться графу, который, невзирая на настроение спутницы, привлек ее к себе. Она была так близка к нему, что ощущала даже его сердцебиение… а потом – буквально против воли – сама повернулась к нему.

Тогда Ниалл поцеловал ее, и рука его – уже привычным движением – легла на ее грудь. Ненавидя себя за это – тогда, как и теперь, утром, она ответила ему поцелуем. Он взял ее быстро и резко, словно привязывая к себе душу Равенны, и она не сопротивлялась – потому что уже успела принять решение. Она бросит графа, хотя ей уже казалось, что она любит его.

Натянув на себя платье, изогнувшись, чтобы достать крючки на спине, она отступила от груды соломы, послужившей им ложем. Небо в прорехах соломенной крыши сделалось сизым. Скоро будет светло. Ей придется сперва отыскать дорогу, а там до замка Кинейт идти не одну милю. Ниалл последует за ней, Равенна понимала это, но в этом случае она сумеет провести по крайней мере час или два в обществе людей, которые могли знать ее отца. И за эти часы она готова сражаться. Незачем ждать.

Равенна бесшумно набросила плащ на замерзшие плечи. В последний раз поглядев на Ниалла, она попыталась представить себе их новую встречу. Конечно же, ее ждет целая буря, хотя Равенна надеялась на другое. Он не оставил ей выбора. Она должна или порвать с ним, или влюбиться, навсегда связав себя. Он будет добиваться все большей и большей власти над ней, и наконец она ощутит себя в вечном долгу перед ним. Ниалл – чересчур могущественный и влиятельный человек, чтобы можно было позволять себе попасть к нему в должники. Он будет видеть в ней только рабыню. Простую ирландскую крестьянку, которой придется угождать ему ради выказанной щедрости. И еще потому, что он алчет ее, а она не вещь и не будет принадлежать кому бы то ни было. А потому она более не примет его благодеяний – в том числе и нового, им затеянного – поездки в родительский дом.