Френкель — Шолохов
Тенденциозный характер изменения исходного текста в стремлении «улучшить», придать «еще большую революционность, прослеживается и во «френкелевских» эпизодах:
В конце ноября Каледин... подвел к Ростову несколько казачьих частей и батарей...
В конце ноября, когда он [Каледин] в первый раз попытался двинуть на революционный Ростов фронтовые части...
Антонов-Овсеенко — Шолохов
Углубляясь в процесс исправления заимствованного текста, Шолохов уже не останавливается перед прямым искажением и опошлением отдельных данных и характеристик.
Из казачьих частей выделялся своей боевой готовностью только 27-й полк, командиром которого был избран Голубов... В нем они увидели твердого, опытного военачальника.
Из числа выборных командиров выделялся вынырнувший откуда-то за последние дни войсковой старшина Голубов... сразу с жестковатинкой поставил дело.
Краснов — Шолохов
Во главе 28-го пешего полка стал бойкий и развратный казак Фомин
Яков Фомин, недалекий, умственно ограниченный казак стал во главе мятежного полка
На вопрос одного из членов Круга
Один из подхалимистых простаков делегатов задал вопрос...
Интересно, откуда вынырнул у Шолохова войсковой старшина Голубов, уж не из того ли боевого 27-го казачьего полка? Даже в этих, далеко не полных отрывках видна нивелировка сильных черт характера и высоких характеристик отдельных казаков.
«Единая и неделимая Россия»
Но не только в изложении фактов и эпизодов ошибается Шолохов, он искажает сам дух и смысл событий. Обратимся, к приезду в Новочеркасск миссии Бонда. Многие характеристики, которые Шолохов привносит в роман не только явно тенденциозны, но часто носят просто недостоверный или даже вымышленный характер.
Вот, например, известный своей доблестью и воинским уменьем один из лучших донских генералов, герой освободительной борьбы казачества в 1918—1919гг. генерал Мамонтов. Обрабатывая очередной заимствуемый фрагмент, в котором упоминается его имя, Шолохов специально добавляет от себя порочащие (и безусловно вымышленные!) черты:
«Вислоусый, пропойского вида генерал Мамонтов, обычно неряшливый, но на этот раз подтянутый...»
Особенно интересна и характерна в этом смысле сцена приема в атаманском дворце союзнической миссии, взятая из воспоминаний Краснова. Для того, чтобы ясно увидеть, как именно Шолохов изменяет содержание, проследим параллельно ее описание.
Едва только переводчик кончил переводить слова английского офицера, как Атаман при гробовом молчании всего зала отчетливо сказал:
— За великую, единую и неделимую Россию! Ура!
Величаво мощные, волнующие сердце, могучие звуки старого Русского гимна были исторгнуты из скрипок и труб.
Все мгновенно встали и застыли в молитвенных позах.
Архиепископ Гермоген плакал горькими слезами, и слезы лились по его серебристой седой бороде.
Все были глубоко растроганы охватившими вдруг воспоминаниями прошлого и тяжелыми думами о настоящем. Едва гимн кончился, громовое ура потрясло весь зал и не смолкало до тех пор, пока музыканты не начали играть снова гимн. Капитан Бонд, взволнованный всем виденным, несколько раз повторил:
— «Как это хорошо! Как хорошо все то, что я вижу!»
Переводчик перевел, и Краснов, поворачиваясь побледневшим от волнения лицом к гостям, крикнул сорвавшимся голосом:
— За великую, единую и неделимую Россию, ура!
Оркестр мощно и плавно начал «Боже, царя храни».
Все поднялись, осушая бокалы.
По лицу седого архиепископа Гермогена текли обильные слезы.
Кто-то из сановных гостей, от полноты чувств, по-простецки рыдал, уткнув бороду в салфетку, измазанную раздавленной зернистой икрой.
«Как это прекрасно!..» — восторгался захмелевший капитан Бонд.
Эта импровизация на тему красновского текста не требует скрупулезного анализа. На фоне трагичных, глубоко проникнутых болью и тревогой за судьбу казачества и России воспоминаний шолоховские строки романа звучат издевкой. Не только искажается достоверно описываемая Красновым встреча союзников, но в заимствованном отрывке она намеренно представлена пьяным сборищем шутов, дабы посмеялась публика.
А ведь перед нами одна из кульминационных точек трагедии, разыгравшейся на полях России. Исчерпаны почти все возможности продолжения успешной борьбы. И упования собравшихся, их последняя надежда — на помощь союзников, с которыми бок о бок сражались русские в годы мировой войны. Не только их собственная жизнь, но судьба родины, разоренной и распятой, может быть решается в описываемый момент — и как легко и цинично обращает Шолохов трагедию в пошлый анекдот! «Захмелевший», «осушая бокалы» — еще не раз мы встретимся с этим творческим вкладом Шолохова на страницах «Тихого Дона».
Этот эпизод свидетельствует не просто о тенденциозной обработке текста. Его значение глубже. Важно вчитаться в исходный, красновский текст, чтобы увидеть как автором вносимых изменений не воспринимается трагичность событий. Его дополнения — это реакция «дикаря» на чуждое его пониманию явление. Здесь проявляется его интеллектуальный уровень, накладывающий зримый отпечаток на его литературные возможности. Возможности эти явно ограничены первоначальной социальной средой, нехваткой законченного гимназического образования, личными чертами характера и формирующегося мировосприятия. В этих эпизодах перед нами проступает Шолохов из «Донских рассказов».
Авторские примечания в «Тихом Доне»
Особый, очень интересный предмет исследования представляют примечания и комментарии к тексту, публиковавшиеся в различных изданиях романа. Они дают возможность взглянуть на личность Шолохова еще с одной, нетрадиционной стороны.
Несколько слов о примечаниях в целом. От издания к изданию менялся их состав, количество и сами комментируемые слова. Так в издании 1941г. основная их часть относится либо к военной терминологии, либо поясняет смысл названий учреждений, партий, журналов, дает краткие биографические сведения о встречающихся в тексте реальных исторических лицах, вызывая зачастую недоумение тем, что повествует о хорошо известном читателю.
Например, слово «диспозиция» за полвека до «Тихого Дона» не требовало пояснений в «Войне и мире» Л.Н.Толстого. Или — «стольный град» — словосочетание, известное еще из былин Киевской Руси, причем содержание комментария: «стольный город(!), столица» — озадачивает читателя. Вместо подобной тавтологии следовало просто написать подразумеваемое в тексте название — Новочеркасск. Такой характер комментариев напоминает школьную хрестоматию и рассчитан скорее на начинающих учеников. Современникам вряд ли имело смысл разъяснять, кем были Асмолов и Путилов, Арцыбашев и Вересаев, Алиса и великий князь Николай Николаевич, Булавин и Тарас Бульба (!), Давид и Голиаф, Родзянко и Дутов. Точно так же, как и названия журналов — «Русское богатство» или «Нива», партий — «Народной свободы» (к.д.) или эсдеков.