— Здравствуйте, милая барышня!

Девушка вздрогнула от неожиданности и в следующую секунду расхохоталась (надобно заметить, что юная барышня была вообще очень улыбчива!)

Николай также развеселился, глядя на неё, и молодые люди тотчас почувствовали расположение друг к другу.

— Что же вы, барышня, бросили своё молоко и на повозке вместе со всеми не поехали? — спросил Николенька, пытаясь как бы невзначай удержать девушку за руку.

— Что ж ехать? — она решительно, но мягко отстранилась от его рук, при этом синие глаза её лукаво блеснули, — на повозке места всем не хватит, всё одно — пешком идти, а чай, лесом-то короче!

— Отчего же вы одна? Не боязно вам?

— Боязно? — девушка вновь захохотала, демонстрируя два ряда крепких белых зубов, — вот уж скажете тоже, барин! Да кого же мне в своём лесу бояться?

— Да ну как же? Ведь всё же лес! Здесь верно звери дикие водятся, волки, а то и медведи!

Вновь рассмеявшаяся девушка беззаботно взмахнула рукой:

— Да ну вас, право, барин! Всё то вы шутите! — и наставительно добавила, — волки да медведи в чащобе живут. У них там свои дела, а у нас, стало быть, свои, чего же им в нашем то лесу делать!

— Так таки и не видали вы ни одного волка?

— Отчего же не видала, барин. Конечно, видала! Зимой-то, когда голодно, они в деревню приходят, мы их кормим, жалко — пропадут.

Николай недоверчиво покосился на девушку — не шутит ли над ним? Но его спутница шагала с самым невозмутимым видом.

— А как вас зовут? — продолжал Николай свои расспросы.

— Зовут меня Дарёной, — охотно откликнулась девушка, я живу в доме у реки, прямо насупротив мельницы.

— Чем же твой отец занимается?

— А муку мелет Верхнереченским, когда сезон… а так всё больше рыбалит, да в лес на охоту ходит. Он и вашему столу станет рыбу да дичину доставать.

— Разве ж вы этим проживёте? — удивился Николай, — ведь, чай, семья у вас большая?

— Верно, семья большая, да всё больше девки! У моей матушки нас семеро, а сын только один и есть — Данила! Да уж верно вы его знаете! Ещё тёткиных пять дочерей, да братец Ерёмка, вот так и живём! Это, правда ваша, что одною рыбалкой не прожить, коли рыбу всё одно, никто окромя господ не купит! Так вот мы с мамкой корову держим, огород у нас, мамка зимой платки вяжет на продажу. Они, конечно, не то, что Паучиха прядет — на базар такие нейдут, а Верхнереченские — ничего, берут.

— Что это за прозванье такое — Паучиха?

— Так она Паучиха и есть. Дом у неё сразу за рекой стоит, вот она поутру паутину поперёк реки натянет и ждёт. Как какой путник на лодке заплывёт, так тут в Паучихину сеть и попадает! Сколько Верхнереченских-то в её сети попало! Страсть! А все думают, что на реке потонули, пороги, мол, да омуты, но ты не верь — это всё Паучихины дела, она знаешь какая хитрая?

— Бог с тобою, Дарёнка! — рассмеялся Николенька, что-то ты уж больно страшно рассказываешь! Сказки всё это, разве ж так бывает?

— Ой, ли? — сощурила глаза девушка, — а чего же это мальчишка ваш вчерась средь бела дня с моста свалился? Не знаешь? А я тебе скажу — Паучиха паутину свою там протянула, да с моста дитёнка скинула! Выловила бы потом из воды, да всю кровь выпила! Спасибо скажи, что Машка — ведьмачка рядом оказалась. Если бы не она — не спасли бы вы мальчишку!

— Да ну тебя, Дарёна, право! — возмутился Николай, — знаешь это не смешно вовсе! Наслушалась ты бабкиных сказок и несёшь всякий вздор! Паучиха — кровопийца, Марья — ведьма! Марья-то, почему ведьма?

— Не ведьма она, а ведьмачка. Ведьма это бабка её — Агафья. Они далеко за околицей живут, по ту сторону реки, почти что на самом холму, в лесной чаще. Им со зверями сподручнее, чем в деревне-то! Ох, и страшная она эта бабка Агафья! Кто на неё без спросу взглянет — тот беспременно умрёт!

— Отчего же?

— Да уж так. Не любит она нас. Только ведьмачку свою жалует, хоть она и безумная, да со Старой Барыней всё якшалась. Ну да ведь, она хоть и ведьма, а всё к людям ближе, пришельникам не ровня!

— А кто это — пришельники?

Дарёна остановилась, словно её толкнули, оборотилась к Николаю и внимательно взглянула на него своими необычайно синими глазами:

— Не зна-аешь? Ты не знаешь о пришельниках?!

— Да первый раз слышу!

— Так разве ты не внук Старой Барыни?

— Да вроде бы как внук… знаешь ли, что говорят седьмая вода на киселе! Она какая-то там тётка моего батюшки. Так ни он сам, ни кто другой в нашей семье её отродясь не видывали!

Дарёна озадаченно замолчала и, остановившись в задумчивости, рассматривала Николеньку, словно бы представив себе их знакомство в новом свете.

Постепенно взгляд её менялся, становясь цепким и острым, будто у дикого хищного зверька. Николеньке от эдакого пристального взгляда признаться стало несколько не по себе.

— Отчего вы так смотрите, милая барышня, — попытался пошутить он, — или картинки на мне нарисованы?

Дарёна рассмеялась в ответ и в смехе её Николеньке почудились низкие, будто рычащие звуки, а веселая ранее улыбка девушки стала более походить на звериный оскал. От такой внезапной перемены по спине юноши невольно пробежал холодок, и колени стали необычайно мягки, словно набитые паклей. Трудно сказать, что более испытывал Николенька в тот момент, страх или скорее растерянность, но лишь одно можно утверждать с полной уверенностью — более всего ему захотелось развернуться и бежать сломя голову, прочь отсюда и лишь боязнь выглядеть смешным в её глазах удерживала его на месте.

Несколько томительных секунд девушка продолжала сверлить Николеньку странным взглядом, приводя его в страшное смятение, когда за её спиною раздался звук шагов.

Едва заслышав посторонние звуки, Дарёнка, живо прыгнула за ствол поваленного дерева, увлекая совершенно безвольного Николеньку за собой и с любопытством белки выглядывая из своего укрытия.

Сидя рядом с притихшей девушкой в густой высокой траве, Николенька несколько опомнился и с удивлением задавался вопросом, отчего это минуту назад на него напала такая безотчётная, нелепая слабость?

— Ну и что это было? — наконец недовольно спросил он.

Дарёнка живо повернулась и тотчас прикрыла Николеньке рот сухой и горячей ладошкой, тревожным взглядом указывая на лесную тропу. Николенька вновь подчинился, хотя и сердясь про себя, но смолчал и вместе с Дарёнкой принялся следить за тропой.

По ней, высоко поднимая суковатую палку и глухо постукивая при каждом шаге, торопливой рысцой трусила бабка Пелагея. Глаза её казались воспалёнными, губы беспрестанно шевелились беззвучно и лишь изредка до Николеньки и Дарёнки доносились звуки, похожие не то на вздох, не то на всхлип. Раза два она споткнулась, с испугом хватаясь за грудь, но, тем не менее, упорно продолжала двигаться дальше, несмотря на сильную усталость. Не замечая молодых людей, бабка Пелагея решительно повернула в лес, едва не задев Николеньку палкой, и пошла далее также стремительно, словно преследуя невидимую цель.

— Видел? — спросила Дарёнка, как заворожённая поворачивая голову вслед уходящей старухе.

— Кто это? — отвечал по-прежнему недовольный Николенька.

— Бабка Пелагея. Шесть лет уже по лесам ходит, всё Антипа-конюха ищет…

— Зачем же ей конюх? — осведомился Николенька.

— Говорят, безумная она… у неё на пожаре все родные сгорели. Она и до того была странная, а после пожара и вовсе умом тронулась. Всё твердила, что это муж её, Антип-конюх усадьбу поджог!

Дарёнка наклонилась к Николеньке поближе и прошептала в самое ухо:

— Ещё она говорит, что сам-то Антип целёхонек! По лесам бродит, и новые души для погибели ищет!

— Че-пу-ха! — высокомерно бросил Николенька.

— А может и нет! Я как-то бабку Пелагею в лесу встретила. Ходит она и глазами рыскает во все стороны, будто ищет кого, увидала меня и говорит: Остерегайся, девка, по лесу одна бродить! Жив Антип, ходит около, чую я его… остерегайся! Я смотрю на неё, а глаза у неё вовсе не безумные, только очень усталые…